Повесть о старых женщинах

Трагедия в десяти тысячах актов, происходившая в стенах этой спальной, почти не коснулась сознания Софьи, да и Констанции тоже. Софья вошла в спальную, как если бы это была обычная спальная с величественной мебелью красного дерева, малиновыми репсовыми шторами с золотой каймой и белым стеганым покрывалом с густой шелковой бахромой. Ей было четыре года, когда мистеру Бейнсу внезапно стало дурно на ступеньках лавки, он упал и, не потеряв сознания, превратился из Джона Бейнса в странное и жалкое подобие Джона Бейнса. Она не имела понятия, какое тревожное возбуждение охватило город в ту ночь, когда стало известно, что Джона Бейнса хватил удар, что его левая рука, левая нога и правое веко парализованы и что для города навсегда потерян активный член муниципального совета, оратор, церковный деятель, средоточие общественной жизни. Она так и не узнала, какое потрясение пережила (не без поддержки со стороны тетушки Гарриет) ее мать и как героически его преодолела. И сейчас она была слишком молода, чтобы догадываться об этом. У нее сохранилось лишь смутное воспоминание, каким был отец до его разлуки с прежней жизнью. Она воспринимала его просто как живое существо, лежащее в кровати, у которого левая сторона неподвижна, глаза часто воспалены, рот перекошен, складки, идущие от носа к уголкам рта, сглажены, которому трудно есть, потому что пища попадает куда-то между деснами и щекой, который много спит, но, бодрствуя, очень беспокоен, который слышит обращенные к нему слова не сразу, а понимает их смысл, лишь когда они, пройдя по запутанному лабиринту, доходят до его мозга, и который говорит очень, очень медленно тихим, дрожащим голосом.

Она представляла себе этот глубоко расположенный мозг как нечто, отмеченное красным пятном, потому что однажды Констанция спросила: «Мама, почему у папы был удар?», а миссис Бейнс ответила: «Это было кровоизлияние в мозг, детка, вот здесь» — и приложила палец в наперстке к какой-то точке на голове Софьи.

Не только Констанция и Софья до конца не сознавали трагедию отца, но и сама миссис Бейнс в значительной мере утеряла эту способность — такова сила привычки. Даже сам пострадавший лишь иногда, и не полностью, вспоминал, что некогда был Джоном Бейнсом. И если бы миссис Бейнс последовательно, в силу многолетней традиции, не поддерживала грандиозной выдумки, что это существо остается высшим авторитетом в семье, и если бы мистер Кричлоу не продолжал упорно относиться к нему как к закадычному другу, вся эта масса живых и мертвых нервов, лежащая на богатой викторианской кровати, имела бы не большее значение, чем какая-нибудь тетя Мария в таком же положении. Эти два человека — его жена и его друг — смогли сохранить его духовно живым, неустанно укрепляя в нем чувства своей значительности и собственного достоинства. Сей подвиг являл собой чудо упорного самообмана, абсолютно слепой преданности и неисправимой гордыни.

Когда Софья вошла в комнату, паралитик стал следить за ней беспокойным взглядом, пока она не села на край кушетки у его кровати. Он долго как бы изучал ее, а потом медленно, запинаясь, пробормотал слабым голосом:

— Это ты, Софья?

— Да, папа, — бодрым тоном ответила она.

После паузы старик сказал:

— Да, да! Это Софья!

А потом:

— Мама говорила мне, что пришлет тебя.

Софья поняла, что это один из его плохих, тяжелых дней. Иногда у него бывали сравнительно легкие дни, когда его мозг почти без труда воспринимал значение внешних событий.

Сейчас же его желтовато-бледное лицо и длинная седая борода съехали с подушек, а в левом глазу появилось выражение тревоги. Софья встала и, засунув кисти рук ему под мышки, приподняла его на подушках. Он не был тяжел, но сделать это могла лишь сильная девушка ее лет.

— Ах, — пробормотал он, — вот так, вот так.

И правой, послушной ему рукой взял ее руку и держал в своей, пока девочка стояла рядом. Она была столь юной и свежей, истинным воплощением здорового духа, а он так зачах и истлел, что в соседстве этих двух тел ощущалось нечто противоестественное и отталкивающее. Но Софья такого чувства не испытывала.

— Софья, — обратился он к ней и стал откашливаться, а она терпеливо ждала.

После паузы, сжав ее руку в своей, продолжал:

— Мама сказала мне, что ты не хочешь помогать в лавке.

Она взглянула на него, встретилась глазами с его тревожным тусклым взглядом и кивнула головой.

— Нет, Софья, — невероятно медленно бормотал он, — ты удивляешь меня… Торговля идет плохо, плохо! Ты знаешь, что торговля идет плохо? — Он все еще сжимал ей руку.

Она кивнула. Она действительно знала, что с торговлей плохо из-за какой-то малопонятной войны в Соединенных Штатах. Слова «Север» и «Юг» то и дело повторялись в разговорах взрослых. Это было все, что она знала, хотя в Пяти Городах терпели не меньшую нужду, чем в Манчестере.