Повесть о страннике российском

Вечерний намаз в стороне от турецкой команды совершали и вновь обращенные мусульмане. Все четверо были наголо обриты и уже получили тюбетейки. Они стояли на коленках по-турецки, подстелив под ноги небольшие коврики-дастарханы.

Сознание греховности всего, что он дал проделать над собою, наполняло Василия Баранщикова жгучим чувством стыда, боли, обиды. Впрочем, для турок он был уже не Мишелем Николаевым. Теперь и он, и его товарищи итальянцы получили новые, магометанские имена. В память турецкого воина, раненого храбрым Антонио и к ночи умершего от потери крови, Василий был наименован Селимом.

Рядом с «Селимом» стоял его новый духовный пастырь, мулла Рашид-имам. Он подсказывал неофиту слова мусульманской молитвы. Василий бормотал за ним:

— Ля иллях иль алла… Магомет пророк Аллы… Ля илляга, илляла…

Механически повторяя вслух малопонятные слова, Василий Баранщиков с огромным трудом удерживался, чтобы не осенить себя крестным знамением, привычным с младенчества, и про себя думал:

— Родный батюшка, родная матушка, царствие вам небесное, да будет вам пухом земля наша отеческая, российская. Братцы мои родные, жена моя честная, православная, верная! Гадал ли, думал ли когда ваш покорный сын и честный муж турчином соделаться? Держал ли в малом разуме своем грешную мысль от православной веры отступиться? Дай, господи, силы от злодеев утечь, грех свой невольный искупить и к Европиям Российским воротиться!

Да, легко сказать, утечь, воротиться. Кругом предвечернее море, синее, подобно драгоценному камню сапфиру. Безбрежное и огромное, как безоблачное небо. По-прежнему, будто ничего и не изменилось на злополучном корабле, освещает его с кормы закатное солнце, багрянит корабельные реи и паруса. Чуть поскрипывают мачты, чертя верхушками синеву небесного шелка. Две голубые бесконечности, море и небо, непостижимо отраженные одна в другой, баюкают, качают, влекут к заповедной, вечно ускользающей черте горизонта генуэзскую бригантину. А на ее палубе пригорюнился пленный нижегородец, нареченный Селимом. Думает он свою невеселую думу. Рука у него болит, распухла и саднит: Али-Магомет для верности повелел немедля заклеймить Василия Баранщикова изображением солнца на правой руке — знаком принадлежности Селима к домашнему хозяйству самого капитана.

И струятся по щекам обритого, опозоренного человека горькие злые слезы обиды.

Из турецкой неволи

Зной. Неумолчный крик цикад, сверчков, древесных лягушек. Дорога покрытая светлой пылью и лишенная тени, опалена южным солнцем, не знающим пощады. Колючие кустарники у дороги так запылились, что стали из зеленых серыми. И по этой знойной, каменистой дороге бредет, озираясь, Василий Баранщиков, белый раб «эффенди реиса», то есть морского капитана Али-Магомета-аги.

Раб в побеге! Не выдержав «печали об отечестве своем России, христианской вере, жене и малолетних детях, незабвенно в сердце его обращавшихся»,[14] он отважился на плохо подготовленный, необдуманный побег. Просто почувствовал, что за ним уже не так зорко следят, увидел открытые ворота пустого в тот миг двора, за воротами — пыльную дорогу к лесистым предгорьям. Увидел странников, бредущих куда-то по этой опаленной зноем дороге…

Василий кинулся в каморку, швырнул в дастархан несколько лепешек, запихал в тот же узелок свой гишпанский пашпорт, припрятанный в подкладке халата, прихватил несколько серебряных монет и ложку. И вот он — за воротами.

Обгоняя других путников, он миновал древнюю стену города Хайфы, чуть задержался на перекрестке, выбрал дорогу поглуше, направлением на северо-запад, и снова зашагал. Так брел он целый день и всю ночь. У него не было никакого плана, как действовать дальше, не было и ни малейшего представления о дороге «домой». Он просто уходил от унижений, слепой тоски, от неволи в доме богатого и знатного турка. Шел поистине «куда глаза глядят», в тайне надеясь на какой-нибудь счастливый случай, на «указующий перст божий». Надеялся он и на то, что турецкий капитан, или «реис», как говорят турки, не станет тратить средств и времени на розыски и поимку белого раба. Дескать, хватит с него и тех, что остались!

Ошибся Василий Баранщиков в своих наивных расчетах на «перст божий». Его уже разыскивали! Капитан Али-Магомет разослал конных и пеших гонцов, которые оповестили турецкую полицию, жителей окрестных селений, чайханщиков при дорогах.

И когда иссяк у Василия скудный продовольственный запас и он с робостью заглянул в первую же придорожную харчевню, ютившуюся рядом с грязным караван-сараем, оповещенные ищейки опознали его сразу…

С хитрой улыбкой хозяин харчевни приглашает пройти в чуланчик за кухней. Здесь находятся какие-то люди в фесках. Перед Василием они униженно и церемонно кланяются, просят показать правую руку выше локтя. Ухмыляются при виде клейма с изображением солнца…