Повесть о страннике российском

— Что же вам посоветовать, молодые люди? — в раздумье сказал Зотов. — Сочинителей преславных я, правда, знаю немало и к иным мог бы и с просьбицей подойти… Для примера, вот хоть бы к Гавриле Романычу или Денису Ивановичу… Эх, жаль Александр Петрович Сумароков богу душу отдал, царствие ему небесное! Он-то частенько со мной душевно беседовал, раньше у нас ведь попроще было… Только, ежели я правильно суть дела понял, вам желательно книгу тиснуть с обозначением имени вашего и звания купеческого, так ли?

— Точно так. Мне эдак сам наместник нижегородский посоветовать изволил…

— А, его превосходительство Иван Михайлыч, как же, преотлично его знаю!.. Раз он посоветовал, стало быть, нечего нам преславного сочинителя и в мыслях держать. Станут ли, к примеру, Державин или Фонвизин книжку чужую выпускать? Вестимо нет! Тут нужна рука иная… Где вам, государь милостивый, побывать случалось?

— В трех частях света: в Европе, Азии и Америке даже, паче же всего в Турции претерпел…

— В Турции? Сие знаменательно! И отменно, смею доложить! И человека знаю подходящего, чтобы вам с сочинением помочь, только вот фамилию его запамятовал. Рагожин, Рогозин, Распопов… Постой, постой, не то Семен Климыч, не то Сергей Кузьмич… Нет, государи мои, не припомню, да оно и не беда! Вспомним и разыщем его, сие не трудно. В писатели небось ни вы, ни он определяться не захотите? Вам-то, Василий Яковлевич, это вообще не с руки, а он — порядочный молодой человек, личной канцелярии чиновник, хоть и не из высоких. Перышком-то он для препровождения времени побалывается, это нам доподлинно известно-с, а в сочинители, конечно, пойти не пожелает, будущность у него хорошая, портить ее себе не станет. Вот он-то и может вашу рукопись исправить и к печатанию сделать весьма пригодной.

— Почел бы сие за великое благодеяние, токмо чем же я благодетеля отблагодарю? Ведь он на службе состоит, стало быть, временем дорожить обязан.

— О сем не тревожьтесь, времени перышком поскрипеть чиновник изыщет. Он будет рад себя развлечь и человеку доброму помочь, уж я замолвлю словечко… И, мыслю я, немалая польза может быть ныне из книжечки сей. Я разумею пользу общую, не только вашу, милостивый государь!

— Что-то невдомек мне, батюшка, кому от книжки, кроме как мне самому, польза проистечь может.

— Вы, милостивый государь мой, давно из Турции воротились?

— Да уж полтора года.

— А там будучи, ничего не чуяли?

— Уж не насчет ли тучи, от коей дождя и грому не миновать? Мне о сем курьер российский еще толковал. Да ведь вроде обошлось… без грозы?

— Гм, кабы обошлось!.. Да нет, гроза-то собирается: как мы — бородавку с носа долой, так с той поры султан воду мутит и мутит![47] Вот посему и может быть от вашей книжечки польза. Только надобно, чтобы издание сие было простонародным, дабы и мещанин, и купец, и обыватель, и барышня городская могли прочитать с удовольствием про злодейства ихние и про безвинные страдания, вами претерпленные.

— Истинная правда, Захар Константинович, книжечка получится самая полезная по нынешнему времени, — сказал Глазунов. — И всенепременно мы ее тиснем, когда вы соблаговолите сочинителя уговорить. Только типографии своей у меня пока нет, придется господ Вильковского и Галченкова просить об издании.

— О том уж ваше дело помыслить, Иван Петрович, а сочинитель, почитайте, есть уже у вас.

Проводив Зотова, Иван Петрович Глазунов принялся за подсчеты. Получилось, что если все пойдет хорошо и хозяева типографии ради богоугодной цели согласятся на льготные условия, то для выпуска тиража потребуется две-три сотни серебром и полгоду сроку.

— Что вы, Иван Петрович, — ахнул Баранщиков, — я полмесяца здесь едва дотяну, не то что полгода! Поймите, благодетельный вы человек, в каком бедствии семья обретается! А сам я — к каторжным работам осужден, коли правдиво сии варницы балахнинские называть. Нет, куда мне полгода ждать! Неужто побыстрее нельзя тиснуть?

— Тиснуть! Сие дело — не малое. Тут у вас не менее семидесяти страничек печатных получится, да, может, сочинитель добавит, вернее сказать, не сочинитель, а как у нас говорят, редактор. Хорошему фактору, если потрудиться на совесть, — неделя работы только набрать и сверстать. Да перечитать и исправить — глядишь еще неделя. Потом штук пятьсот листов чистых отпечатать — тоже день, другой потребно, с просушкой. Сфальцевать, сиречь по сгибам согнуть, обрезать — еще неделька. А в переплет, сами знаете, — в Москву везти.

— Неужто здесь переплетчиков нету?