Повесть о сыне

Лицо сына хмурилось всё более. Он стал ещё замкнутее. Какие планы созревали у него в голове? Какие думы вынашивал мой сын? Ясно мне было одно: сердцем он был там, на переднем крае войны, где решалась судьба всей нашей жизни. Передо мной был уже не мальчик. Руки моего сына просили оружия.

Позже я узнала про всё и, как всегда, от самого Олега.

Сразу же после испытаний он стал советоваться с товарищами по школе, за какое дело им взяться, чтобы помочь фронту. Ребята уже тогда решили организовать отряд и идти в лес, к партизанам.

Не знаю, что бы получилось у ребят, если бы в это время Олег не познакомился с начальником политотдела одной сапёрной части, Вячеславом Ивановичем Грачёвым, и не стал часто бывать у сапёров. Грачёв и отговорил их от этой затеи.

Вячеслав Иванович устроил Олега воспитанником в дорожно-восстановительный батальон. Некоторое время Олег работал там писарем. Это была, правда, не совсем боевая работа, но он ревностно исполнял её, надеясь, что вместе с частью его возьмут на фронт. Грачёв поддерживал в нём эту надежду и уверял меня, что будет беречь Олега, как родного сына. А когда закончится война, шутил он, Олег возвратится домой с победой, живым и здоровым.

Я вначале колебалась, потом дала согласие. Невозможно описать радость Олега! Он обнял меня и начал кружить по комнате, как маленькую девочку. Каким сильным он стал к тому времени!

- Вот уж спасибо тебе, мама! Я знал, что ты меня поймёшь, - повторял он, целуя меня в обе щеки.

А вскоре начались сборы. Но Вячеслав Иванович должен был сначала один выехать куда-то по важному делу и только после возвращения забрать Олега с собой.

Грачёв не возвратился ни на другой день, как мы условились, ни на третий, не возвратился и на десятый... А между тем сапёры ушли.

Взволнованный Олег не спал по ночам. Мы тоже волновались - вещи Грачёва остались в Краснодоне. Закралась мысль о несчастье.

Так оно и было. Грачёв попал в окружение и уже не мог пробиться к своим.

Стояли палящие июльские дни. Фашистские орды двигались на восток, а с ними - смерть и разрушение. Пылали цветущие украинские сёла и города.

Красная Армия с боями отходила на новые рубежи.

Краснодонские шахтёры, рабочие и служащие организовывали истребительные батальоны, до позднего вечера проходили боевую подготовку. Помещались они в просторных рабочих общежитиях, около базарной площади.

Олег в эти дни почти не бывал дома. Он не пропускал ни одного события в Краснодоне. До всего ему было дело. Чтобы и ночью следить за налётами вражеских самолётов, он ложился спать во дворе, накрывшись простынёй.

С немецких самолётов падали ракеты, надрывно гудели паровозы, шахты, шарили по небу прожекторы, хлопали зенитные пушки. Враги бомбили окраины города, где скопились наши воинские части. Доносился яростный гул бомбёжки и со станции Лихой; там долго стояло яркое зарево. Ночью становилось светло как днём.

Я безотчётно боялась за Олега. Мне казалось, что его белую простыню среди зелени заметят немцы. Олег посмеивался:

- Что же ты, мама, думаешь, простыня - это тоже военный объект? Это же обыкновенная ткань, а под ней спит обыкновенный субъект!

В ПУТЬ

В Краснодоне вторично началась эвакуация. В нашем доме тоже готовились к отъезду. Хотя и верили мы, что настанет время, когда мы снова возвратимся в родные места, но на сердце было тяжело. Олег всячески старался успокоить тех, кто впадал в отчаяние; горячился, доказывая, что нас невозможно победить, ссылался на историю, и, правду сказать, нам становилось как-то спокойнее от его слов.

А по дорогам, по всем улицам Краснодона всё двигались и двигались бесконечные людские потоки. Хрипло мычал голодный скот, причитали женщины, а дети уже не могли и плакать.

На машинах, на телегах, на тачках, а то и на себе люди уносили свой скарб, уходили от немцев. Всё это, двигаясь на восток, перемешивалось с воинскими частями. Иногда весь этот шум, крики и плач перекрывал лязг гусениц танков. Шла кавалерия, двигалась пехота. Почерневшие лица у бойцов и командиров были угрюмы.

Поднятая тысячами ног и колёс, тяжёлая тёмно-красная донбасская пыль вставала плотной стеной, затемняла солнце, покрывала чёрным налётом лица людей, высушивала рот, слепила глаза, скрипела на зубах. Порой людей не было видно из-за неё.

Солнце жгло без жалости. Сердце разрывалось от боли при виде измученных ребятишек. Им было тяжелее всех. Наш домик стоял около дороги, и из окон всё было видно. Видел это и Олег, и мука застыла в его глазах.

- Мама, - жёстко твердил он, - мне надо уходить. Надо! Может случиться, что эшелонов не хватит на всех. Что тогда? Гитлеровцы нас, мужчин, в первую голову погонят строить для них укрепления, рыть окопы, подносить патроны и снаряды к их пушкам. А эти пушки будут стрелять по нашим, убивать их! Ты же знаешь, я никогда не пойду на это, и немцы убьют меня. Нет, надо уходить. Надо...