Повесть о Великом мире

В 3-м году той же эры правления в столицу впервые назначили двух членов одного рода[31], и они стали называться двумя Рокухара[32]. Им надлежало управлять западными провинциями и обеспечивать охрану столицы. Кроме того, начиная с первого года правления эры под девизом Эйнин[33], стали посылать губернаторов на Тиндзэй[34], решать на Кюсю дела управления и укреплять оборону от вторжения чужеземцев. Таким образом, ни в целой Поднебесной места, где бы не следовали их предписаниям, не осталось, ни за пределами Четырёх морей человека, который бы не повиновался их могуществу, тоже не стало.

Раз уж есть такой обычай, чтобы утреннее солнце похищало блеск у оставшихся звёзд, хоть оно и не держит против них зла, — то, когда в поместьях усиливается управитель, там слабеет господин; когда в провинциях становится весомее защита, там делается незаметнее императорский чиновник, и это неминуемо, хотя воины и не желают наносить оскорбления придворной знати. По этой причине императорский двор год от года приходил в упадок, а воинское сословие день ото дня процветало.

Вот потому-то высочайшая воля государей одного поколения за другим неизменно обращалась к мысли о том, как бы уничтожить восточных варваров[35], — в старину, чтобы удовлетворить стремления императоров времён Сёкю, а ныне от печальных размышлений о падении всевластия установлений двора. Однако, либо малы были для этого силы, либо время к тому ещё не подходило. Между тем, наступила пора правления потомка Токимаса в девятом колене — время прежнего владетеля провинции Сагами, Вступившего на Путь Такатоки Сокана из рода Тайра[36], и тут проявились опасные признаки необходимости улучшить повеления Небу и Земле.

Когда посмотришь на нынешнего правителя пристально, сравнивая его с древними, то видишь, что Такатоки, крайне легкомысленный в своих поступках, не обращает внимания на людские насмешки; что не соблюдая правильного пути в управлении подданными, он не думает о горестях народа; что днём и ночью находя удовольствие лишь в собственных прихотях, он позорит предков, лежащих в земле; что забавляясь с утра до вечера вещами диковинными, он стремится при жизни достигнуть погибели для своего рода.

Скоро кончилась радость вэйского И-гуна, заставлявшего катать журавлей[37], горевал и циньский Ли Сы, что мечтал поохотиться с собаками[38]; ныне Такатоки стремился к тому же. Кто видел это, хмурил брови, кто слышал, — поджимал губы.

Императором в ту пору был Годайго-тэнно, второй сын экс-императора Гоуда[39], рождённый из августейшего чрева Даттэн-монъин[40]. В возрасте тридцати одного года он, по воле владетеля провинции Сагами, взошёл на августейший престол. Во время своего царствования он был во дворце твёрд в принципах трёх уз и шести добродетелей[41] и следовал пути Чжоу-гуна[42] и Конфуция, а вне дворца не пренебрегал делами управления тьмой дел и сотней служб[43], но подражал образцам времён Энги и Тэнряку[44], поэтому Четыре моря радовались, глядя на него, а весь народ, вернувшись на стезю добродетели, наслаждался.

Во всех учениях он поднимал то, что находилось в упадке, хвалил всякое благое дело, и потому именно теперь храмы и святилища, созерцание и монашеская дисциплина[45] стали процветать, а великие таланты Ясного и Тайного[46] и конфуцианского учений — все прониклись надеждами. И не было человека, который бы не гордился теми переменами и не восхвалял бы те добродетели, произнося: «Поистине, священный властитель, дарованный Небом, это мудрый государь на земле».

2 ОБ ОТМЕНЕ ЗАСТАВ

Эти заставы Четырёх границ и Семи дорог[47] были устроены для того, чтобы оповещать о строгих ограничениях в государстве и предупреждать происшествия тех времён. Однако теперь, под тем предлогом, что из-за исключительного права на пошлины заставы приносят вред торговым связям и доставляют хлопоты при перевозках годовой подати, они были закрыты совсем и повсюду, кроме Оцу и Кудзуха[48].

Кроме того, летом первого года правления под девизом Гэнко[49] великая засуха иссушила землю. За пределами столичных провинций[50] в окружности ста ри[51] не осталось зелёного ростка, а был только голый краснозём. Умершие от голода заполнили кладбища, голодные валились на землю. В том году один то[52] проса покупали за триста монет.

Слыша издалека о голоде в Поднебесной, государь был опечален мыслями о том, что собственные его добродетели неугодны Небу. «Если у меня нет добродетелей, — подумал он, — Небо должно винить в этом одного меня. Что за преступление совершила чернь, если она ввергнута в такие страдания?!» И его величество перестал вкушать свой утренний рис, повелев отдавать его людям, доведённым до крайности голоданием.