Повесть о Верещагине

…Крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежние их обязанности. Помещикам сохранить наблюдение за порядком в их имениях, с правом суда и расправы, впредь до образования волостей и открытия волостных судов…»

«Так вот она какая, реформа! Где же тут освобождение? — мысленно спрашивал себя Верещагин. — Вместо барщины кабала податная — оброчная, и даже расправа сохраняется…»

Когда, дочитывая манифест, священник возгласил во всю глотку: «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с нами божие благословение на твой свободный труд…» — у Верещагина рука не поднялась, не сотворила креста, ибо благодарить всевышнего было не за что. Не подождав конца обедни, Верещагин побродил в раздумье по Невскому и вернулся домой. Отец его ликовал:

— Против такого освобождения мы ничего не имеем. Вот она — Россия! Это тебе, Вася, не какая-нибудь Европа. Без революции… Царь-батюшка у нас — ох голова!..

Слушая торжествующего отца, Василий опустился в кресло, сказал:

— Эх, отец, нашел чему радоваться. Всенародно обжулили крестьян, самым открытым и бесстыдным образом… Только надолго ли?..

В Академии художеств

Каждый день, кроме дней воскресных и праздничных, Верещагин приходил в залы Академии, прилежно занимался рисованием, не менее прилежно слушал лекции преподавателей о научных основаниях перспективы, о выборе предмета рисования и рисовальной технике, о материалах, веществах и способах, употребляемых в живописи, о смешении и взаимодействии красок и о многом другом. Особенно любил он слушать наставления профессора Александра Егоровича Бейдемана.

— Если искусство живописи не зародилось в вашей душе, если оно не живет в вашем сознании, тогда не беритесь за кисть, — говорил Бейдеман ученикам Академии. — Знайте, что искусство — это высшая степень деятельности, что оно дается в руки только людям упорным.

Однажды на урок пришел художник Седлецкий, с легким запахом сивухи, но совершенно трезвый, в новом сюртуке, у кого-то взятом напрокат, в клетчатой жилетке. Рубаха на нем была не первой свежести, шея перехвачена вместо галстука неизвестной материей, напоминающей чулок. Видно было, что Седлецкий, поспешая на урок, оделся как попало и во что пришлось. Седлецкий короткими шагами прошел на кафедру и долго молча смотрел в аудиторию. Наконец, выдавив из себя хриплый вздох, заговорил:

— Предмет нашего урока — фи-зи-оно-ми-ка. Каждый художник прежде всего должен быть физиономистом, то есть уметь по строению и выражению лица угадывать душу человека, все тончайшие изгибы его характера и даже помыслы; угадывать и изображать карандашом и кистью, как угодно, лицо человека, чтобы оно ясно выражало настроение, мысль, душевные свойства. Для того чтобы глубоко познать физиономику, вы потом найдите время прочесть труды Лафатера и Шпурцгейма, а пока я вам скажу, что каждый из вас от природы в какой-то мере физиономист. Разве любой из вас не может определить по выражению лица — радость или печаль, ужас, подозрение, довольство и другие отражения переживаний?..

Но этого мало. Временные переживания, выражения страстей и тому подобное легко узнает каждый не искушенный в физиономике, по отпечаток характера сможет прочесть на лице только тот, кто долго и внимательно изучал физиономику. Говоря эти вступительные, общие слова, Седлецкий всматривался в лица учеников и вдруг, заметив среди них Верещагина, улыбнулся и сказал: — Что такое физиономика как предмет познания человеческой личности со всеми ее оттенками, мы сейчас разберем на примере. Вот передо мною один из вас — не буду называть его фамилии, — у него высокий лоб, который придает ему умный и внушительный вид. У него две коротенькие морщинки над носом — доказательство того, что сей молодой господин, ученик Академии, привык думать и умеет наблюдать; слегка раздутые ноздри свидетельствуют о решительности этого человека; волнистые губы, и притом плотно сжатые, подчеркивают твердый и благородный характер. Темного цвета большие углубленные глаза весьма наблюдательны, необыкновенный блеск глаз тоже принимается в расчет. Блеск глаз доказывает способность увлекаться, восторгаться и негодовать, к чему больше всего бывают склонны люди даровитые, с зачатками таланта. Волосы густые, всклокоченные, не поддающиеся гребенке — признак грубости, некоторого эгоизма и вспыльчивости… Неизвестно, что еще хотел добавить Седлецкий к характеристике тайком рассматриваемого им Верещагина, как тот не вытерпел, поднялся с места и, вспыхнув, проговорил:

— Господин преподаватель, я понимаю, что вам для урока нужен иллюстративный материал, но я не кролик и не лягушка, чтобы пластать меня на мелкие части…

— Ну вот видите, проявилась вспыльчивость, — сказал Седлецкий, обращаясь к аудитории, и, улыбаясь, добавил: — Короче говоря, Верещагин подтвердил мои слова о надобности изучения физиономики…