Повесть о военных годах

Прошедшие недавно дожди размочили рыхлую почву большого картофельного поля. Путаясь в полах длинной шинели, сразу отяжелевшей от налипшей грязи, поминутно поправляя тяжелую санитарную сумку, я ползла и ползла. Грязь, вначале комками, потом сплошной коркой, покрыла шинель, ноги, руки и даже лицо. Ползла медленно, то и дело останавливаясь. Вдруг мне почудился чей-то стон, неподалеку увидела распростертого на земле человека. Окликнула. Человек молчал. Подползла. По-пыталась приподнять. В это время над нами пролетела мина, и я в ужасе отпрянула: в красноватом отсвете разрывов увидела совершенно размозженную голову. Бросилась в сторону, в темноте наткнулась на небольшую канаву и кубарем скатилась в нее.

Что предпринять? Бессмысленно было рыскать по полю и на ощупь искать рассыпавшихся людей. Да и как их искать?

На дороге догорали машины.

Методичный обстрел поля продолжался. Мины ложились почти в шахматном порядке. Светящиеся стайки трассирующих пуль пролетали над головой. Не лежи я в канаве, они задели бы и меня.

Решив до утра никуда не уходить, достала наган — если, немцы пойдут по полю, убью хоть одного, а потом себя. Изорвала на мелкие части свои записи, вырыла ямку и закопала туда обрывки.

Кроме комсомольского билета, никаких документов у меня больше не оставалось. Достала комсомольский билет и мысленно поклялась: жила и умру комсомолкой. В билете у меня хранилась маленькая карточка мамы, — решив, что это не будет большим нарушением комсомольской дисциплины, так и носила ее все время. В темноте не могла рассмотреть дорогие черты, да это и не требовалось: мама и так всегда была перед моими глазами — и сердитая, и веселая, и грустная. Тщательно завернув билет, я спрятала его во внутренний карман.

Рассветало. Стрельба доносилась из-за далекой рощи. Мне даже показалось, что кричали «ура». Я слушала-слушала и незаметно погрузилась не то в сон, не то в забытье. Очнулась от сильного толчка в бок. Кто-то мягким голосом с украинским акцентом кричал, казалось, в самое ухо:

— Чи ты жыва, чи мертва?

Машинально попыталась сжать наган, но пальцы совсем онемели; тогда осторожно приоткрыла один глаз: надо мной склонилось симпатичнейшее лицо, такое русское-русское, что я сразу вскочила на ноги.

— Ишь ты, яка прытка! Жыва, значить! — удовлетворенно заметил солдат, улыбаясь доброй улыбкой, и вдруг лицо его стало серьезным. — Нияк поранена?

У меня кружилась голова, но нет, я не была ранена; на шинели просто была кровь бойцов, которых я перевязывала накануне. Зажатый в руке наган я никак не могла положить в кобуру. Боец сочувственно покачал головой и разжал мои затекшие пальцы.

— Ну и грязная ты, як тэ порося, та ничого, сестра, зараз прийдешь у норму.

Он пошарил в кармане, достал оттуда кусочек сахару весь в табаке и протянул его мне.

Третьи сутки я почти ничего не ела, а сахар был такой вкусный! Хотела поблагодарить бойца, но он отмахнулся:

— Та що там! Бачь ты, яка замучена та молоденька. Эх! — участливо вздохнул он и, взяв меня за руку, повел за собой.

Мы вышли на дорогу и пошли мимо обгорелых машин к лесу. Боец рассказал, что следом за нами шел его Краснознаменный артиллерийский полк. Командир послал бойцов в обход, и гитлеровцы, испугавшись окружения, побросали минометы и пулеметы и убежали.

— Кто успел! — добавил мой провожатый.

Полк прошел в лес, а несколько бойцов послали осмотреть поле, собрать раненых. Так он и нашел меня.

Командир полка погиб. Полком командовал комиссар. К нему и привел меня солдат.

— Шукав, шукав, глянув, дивчинка лежыть, молоденька така, у крови вся, з наганом; дай, гадаю, поклычу, може, й жыва. А вона и есть жыва да така прытка, чуть з ног мене не сшибла, — докладывал он комиссару.

КОМИССАР

Командиры, окружавшие комиссара, немало посмеялись над моим странным видом. Но когда комиссар протянул мое руку, а я ему, свою, кто-то тихо охнул. Ободранные, покрытые коростой из грязи и крови, руки мои были страшны. Видимо, я их поранила, когда открывала борт машины. Никто не сказал больше ни слова, с меня сразу сняли шинель, принялись ее чистить, позвали сестру Аннушку из стрелкового полка, стоявшего по соседству.

Маленькая, хрупкая Аннушка, чем-то напоминавшая Шуру, быстро и ловко обмыла мои руки и густо смазала их йодом, будто коричневые перчатки надела. Я умылась. Комиссар протянул мне чистый носовой платок. Мне жалко было его пачкать, и я вытерла руки бинтом. Этот платок, заботливо обвязанный по краям светло-зеленой шелковой ниткой, я храню я сейчас как память о тех днях.

Через каких-нибудь полчаса я была уже основательно отчищена, карманы шинели наполнены сахаром, — артиллеристы подобрали несколько мешков сахару и питались в основном им.

По приглашению комиссара все уселись в кружок, адъютант разложил угощение: все тот же неизменный сахар, флягу со спиртом, буханку хлеба и баночку рыбных консервов.