Повесть о военных годах

Золотой Звездой Героя Советского Союза Ирину Левченко наградили уже после войны. Вся ее жизнь, начиная с первых дней войны и кончая ее последними днями, была героической. Умерла Ирина Левченко на посту — посту советского писателя, не выпуская из рук своего последнего оружия — пера.

Юрий ЯКОВЛЕВ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Павших памяти священной,

Всем друзьям поры военной.

А. Твардовский

«БОЕВАЯ ДРУЖИНА»

В эту ночь тревоги не было.

В маленькой комнатке с плотно занавешенными окнами на широкий диван забрались шесть девушек. На сдвинутых столах спала пожилая женщина. Из коридора доносились мощные рулады богатырского храпа: там расположились на ночлег «противопожарники».

— Как можно спать на дежурстве! — возмущались девушки в белых марлевых косынках, возмущались вполне искренне, забывая, что спать-то, собственно, имели право все, кроме дежурного у телефона. Девушки — это отделение дружинниц Красного Креста Ленинградского района города Москвы, и я — их командир.

Не спали мы из боязни пропустить что-нибудь особенно важное. Мечтали о будущем, вспоминали прошлое. Разговоров о семье и школе, о прочитанных книгах, просмотренных кинокартинах и спектаклях хватило бы не на одну бессонную ночь. К четырем часам утра, однако, и нас начало клонить ко сну.

Говорить больше не хотелось, зато в предрассветной тишине хорошо думалось.

Уже десять дней, как идет война. С первого же дня установилось дежурство дружинниц то на каком-нибудь медицинском пункте, то в райкоме Красного Креста.

Каждый раз, когда принимаешь дежурство, тревожно бьется сердце, как перед экзаменом в школе. Но сейчас это был экзамен перед Родиной, перед своей совестью. «Чем помогла я фронту? Что должна сделать, что могу сделать я, московская школьница, которой только недавно исполнилось семнадцать лет?»

…Мы с сестрой были в Москве, когда услышали по радио: «Война!» Потрясенные, помчались мы в Серебряный бор, где жили летом. И сразу почувствовали всю серьезность происходящего, когда на площади Белорусского вокзала, у автобуса № 10, неумолимая обычно очередь молча расступилась перед военными и с готовностью пропустила всех с детьми. Танюшке уже исполнилось десять лет, но и нас усадили в один из первых автобусов. «И что же, что большие? — сказала какая-то женщина. — Мать-то, поди, волнуется». Это внимание чужих людей еще раз больно напомнило: война!

По-новому смотрела я на лица своих соседей в автобусе. Что будет с ними завтра? Какое место займет каждый в жизни страны в тех необыкновенных условиях, которые определяются суровым словом «война»?

Еще вчера казалось простым и непреложным: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов…» Кто из нас, маршируя под звуки этой песни во время недавнего первомайского парада, хоть на минуту усомнился в своей готовности к походу? Мы шли, молодые, взволнованные светлым радостным днем, праздничными улицами Москвы, преисполненные восторга и любви ко всему тому, что объединялось в большом понятии — Р о д и н а.

Как быстро наступил момент действительной проверки не только нашей внутренней готовности, но и подготовленности! Надо было самой себе четко сказать, ч т о  я  м о г у  сделать. Не когда-нибудь вообще, а сегодня, завтра.

А перед глазами вставал недавно увиденный рисунок времен гражданской войны: перед закрытой дверью юноша и девушка; на двери дощечка с надписью: «Райком закрыт. Все ушли на фронт».

На углу улицы Правды мелькнул знакомый серый дом, мимо которого я проезжала ежедневно. Но только сегодня бросилась в глаза блестящая вывеска с надписью: «Ленинградский районный комитет общества Красного Креста».

Вот куда должна я пойти немедля. Вот она, моя военная специальность! Я умею бинтовать, накладывать шины…

Вероятно, лица наши были достаточно выразительными, когда мы вбежали в дом. Мама сразу бросилась ко мне. Расширенные глаза и не крик, а стон ее запомнился мне: «Война!»

Давно уже мы с мамой скорее подруги, чем просто дочь и мать. Порой достаточно мимолетного взгляда, чтобы нам понять друг друга. В этот первый вечер первого дня войны долго сидели мы с мамой, тесно прижавшись друг к другу, вспоминая все самое лучшее, что было у нас в жизни. О войне мы не говорили. Для меня вопрос был решен: завтра иду в райком Красного Креста. А по тревожному взгляду, который мама старалась скрыть от меня неловкой улыбкой, видно было, что она неспокойна, что-то заподозрила, может быть, поняла, и молчит.

В восемь часов утра, так и не сказав ничего дома, я поехала в райком Красного Креста.

Несмотря на ранний час в большом дворе стояла длинная пестрая очередь. Здесь были и взрослые девушки, и совсем юные — лет по четырнадцать-пятнадцать, с цветными бантиками в косичках. Стоял невообразимый шум.