Повесть о Жене Рудневой

Нам было по 19—20 лет, совсем недавно мы расстались с детством и подсознательно ждали от юности чего-то поразительного, захватывающе интересного. Наши души пробудились к любви, поэтому так дорога была нам поэзия, в особенности лирическая. Нам очень хотелось счастья, поэтому «грусть находила порывами, как разрывная облачность» (выражение Жени Рудневой), и тогда вспоминались стихи, говорившие о нас лучше нас самих. Хотелось не только читать, но и слагать стихотворные строки.

В полку имелись свои поэты. Им не хватало мастерства, но они умели удовлетворять наши «местные» нужды. Очень популярной была, например, «Поэма о полку» Глаши (Иры) Кашириной, ее читали целиком с нашей самодеятельной сцены, а наиболее удачные строфы зажили самостоятельно, сделавшись нашими крылатыми выражениями. Мы часто повторяли:

Пусть скажет отец, что гордится он дочкой,
Не только сынами гордиться должны.

Или:

Да, немцы не знают, что девушки эти,
Веселые, стройные, «кровь с молоком»,
Что больше всего дорожат они в свете
Своим первым в мире женским полком.

Это была наша гражданская поэзия, рассчитанная на публичное прочтение, но она не затеняла интимных стихов, которые появились в дневниках. Их сначала разрешалось читать только лучшей подруге, а потом как-то незаметно они распространялись по полку, даже будто бы анонимные. Так бывало, конечно, со стихами, созвучными настроениям многих.

Где же ты, друг мой? Опять ты далеко,
Сокол мой ясный. И вновь я одна.
В сердце невольно вползает тревога,
Жалит змеей ядовитой она.

Хочется знать, о чем ты мечтаешь,
Хочется слышать, как ты говоришь,
Видеть хотя бы, как ты пролетаешь
В небе широком. Да ты не летишь!

Если б могла я своею любовью
Скрыть твое сердце от пуль и огня!
Пусть моей кровью и жизни ценою,
Лишь бы ты счастлив был, гордость моя.

Галя Докутович посвятила это стихотворение своему любимому, летчику-истребителю, но ведь не только она одна любила, жила в долгой разлуке, тревожилась и ждала — так бы выразили свою любовь и другие девушки.

После пяти месяцев непрерывной ночной работы, после месяцев тяжкого отступления женский авиаполк окончательно признали в дивизии. Летчики других полков стали относиться к нам как к своим коллегам. У них большой удачей считалось приехать в женский полк по служебным делам и провести у нас несколько часов. Ребята часто говорили нашим девушкам: «После войны к вам в полк жениться прилетим». Нас называли «дочерьми майора Бершанской», и желающих стать «зятьями майора Бершанской» было немало. Даже песню сочинили: «Было у Бершанской пятеро зятьев…» Но, видимо, главными претендентами на наше внимание считали себя «бочаровцы», «братики» из полка таких же легких ночных бомбардировщиков К. Д. Бочарова. Иногда мы базировались на одном аэродроме, получали одни и те же задания, вместе вылетали бомбить. С «братиками» мы соревновались и ревниво следили за их успехами, как и они за нашими.

Однажды в октябре мы получили от штурманов-бочаровцев послание (его сбросили нам на аэродром), развеселившее нас на несколько дней. В столовой мы обсуждали ответ, мнения делились. Экстремисты убеждали дать отпор зазнайкам, умеренные их успокаивали и предлагали ответить в том же веселом ключе, только еще остроумней (мы себя считали образованнее и остроумнее «братцев»). Ира Каширина вызвалась написать ответ в стихах, но так и не собралась.

Наши «братцы» писали: