Повесть о Зое и Шуре

С каждым словом Зоя все больше хмурилась, а дочитав, резко отбросила записку.

— Если так думать о людях, то зачем жить? — сказала она.

… К новогоднему школьному балу-маскараду Зоя готовилась с увлечением. Девочки решили нарядиться в костюмы национальностей, населяющих Советский Союз. Мы долго думали, кем нарядиться Зое.

— Украинкой, — предложил Шура. — Глаза хорошие, брови подходящие — чем не чернобровая дивчина? Вышитая кофточка есть, юбка есть, надо только ленты и бусы.

А позже, улучив минуту, когда мы с ним остались вдвоем, Шура сказал мне:

— Вот что, мам: надо Зое купить новые туфли. У всех девочек в классе туфли на каких-то там каблуках — не очень высоких, а все-таки…

— Это называется на венском каблуке, — подсказала я.

— Ну да. А у Зои какие-то мальчиковые.

— В этом месяце не удастся, Шурик.

— Тогда мне не нужно новой рубашки. Я в этой прохожу. И не надо шапки.

— Твоя шапка уже давно ни на что не похожа.

— Мама, но ведь я мальчишка, а Зоя девочка. Девушка даже. Для нее это важнее.

И верно, для нее это было важно.

Помню, раз, придя домой, я застала Зою перед зеркалом в моем платье. Услышав шаги, она быстро обернулась.

— Идет мне? — спросила она со смущенной улыбкой.

Она любила примерять мои платья и очень радовалась каждой пустяковой обновке. Никогда она не просила купить ей новое, всегда удовлетворялась тем, что я сама ей шила, но Шура был прав: ей это не могло быть безразлично.

Мы выкроили нужную сумму, и, горячо поспорив с нами, Зоя все же пошла и купила себе новые черные туфельки — свои первые туфли на том самом венском каблуке.

Новогодний наряд мы тоже «дотянули»: были и бусы и ленты. Шуре выстирали и выгладили рубашку, повязали новый галстук. И мои ребята пошли в школу нарядные и оживленные. Я долго стояла у окна и смотрела им вслед.

Вечер был удивительно светлый и тихий. За окном медленно, нехотя опускались пушистые хлопья. Я знала, что, пройдя сквозь эту снежную тишину, Зоя и Шура с головой окунутся в пестрое, шумное молодое веселье, и от всей души желала, чтобы весь новый год был для них таким же светлым, ярким, счастливым.

… Вернулись они только под утро: в школе был большой маскарад, музыка и «танцы до упаду», как сообщил Шура.

— И знаешь, мам, мы играли в почту, и какой-то чудак все время писал Зое, что у нее красивые глаза. Правда, правда! Под конец даже стихами разразился! Вот послушай…

Шура стал в позу и, еле удерживаясь от смеха, продекламировал:

Ты такая ясноокая
Даже сердце замирает.
Вся душа твоя глубокая
Под ресницами сияет!

И мы все трое неудержимо расхохотались.

… К концу зимы выяснилось, что та самая девочка, которая в новогоднем пожелании написала Зое о людском эгоизме и неверности и о том, что на людей нельзя полагаться, перестала учить свою «подшефную» домохозяйку грамоте.

— Очень далеко ходить, — объяснила она групоргу Зое. — И уроков так много задают, я не успеваю. Назначь кого-нибудь другого.

У Зои от гнева глаза были совсем черные, когда она мне рассказывала об этом.

— Я этого даже понять не могу! Нет, ты послушай: взяла и бросила! И даже не подумала, что этим она подводит всех, не одну себя. Какая же она комсомолка? Да, вдруг она встретит эту женщину — как она ей в глаза посмотрит? И всем в классе?

Сама Зоя за всю зиму не пропустила занятий ни разу. В какой-то из четвергов у нее отчаянно разболелась голова, но она превозмогла себя и все-таки пошла.

Мы с Шурой немедленно и в подробностях узнавали о каждом успехе Зоиной ученицы:

— Лидия Ивановна уже помнит все буквы…

— Лидия Ивановна уже читает по складам…

— Лидия Ивановна уже бегло читает! — наконец с торжеством сообщила Зоя. — Помнишь, она даже подписаться не умела. А теперь у нее и почерк становится хороший.

В тот вечер, ложась спать, Зоя сказала:

— Знаешь, мама, всю неделю хожу и думаю: что такое хорошее случилось? И сразу вспоминаю: Лидия Ивановна читать умеет. Теперь я понимаю, почему ты стала учительницей. Это и вправду очень хорошо!

ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ

Осень 1940 года неожиданно оказалась для нас очень горькой…

Зоя мыла полы. Она окунула тряпку в ведро, нагнулась — и вдруг потеряла сознание. Так, в глубоком обмороке, я и нашла ее, придя с работы домой. Шура, вошедший в комнату одновременно со мною, кинулся вызывать карету «скорой помощи», которая и увезла Зою в Боткинскую больницу. Там поставили диагноз: менингит.

Для нас с Шурой наступило тяжелое время.

Долгие дни и ночи мы могли думать только об одном: выживет ли Зоя?.. Жизнь ее была в опасности. У профессора, лечившего ее, во время разговора со мной лицо было хмурое, встревоженное. Мне казалось, что надежды нет.

Шура по нескольку раз на день бегал в Боткинскую больницу. Лицо его, обычно открытое, ясное, становилось все более угрюмым и мрачным. Болезнь Зои протекала очень тяжело. Ей делали уколы в спинной мозг — это была мучительная и сложная операция.

Как-то мы с Шурой после одного из таких уколов пришли справиться о состоянии Зои. Медицинская сестра внимательно посмотрела на нас и сказала:

— Сейчас к вам выйдет профессор.