Повесть об Остролистном холме

— Слушайте! Слушайте! — вскричала оранжевая морская свинка и тут же смолкла, остро осознав всю свою ничтожность и посчитав благоразумным предоставить право ликовать и приветствовать оратора тем, кто побольше и для кого это дело попривычней.

— Ах да, — сказала все та же полевка, пригладив блестящую шерстку. — Прошу прощения, господа, но неотложные дела требует моего присутствия дома.

Отбытие полевки превратилось в настоящий исход — за ней потянулись все прочие мыши (внезапно вспомнив о столь же неотложных делах), а также пара-тройка пожилых кроликов, белка (та заявила, что вывихнула лодыжку) и крот, у которого неожиданно разболелись зубы.

Босуорт, вспомнив Четвертое Практическое Правило (относительно ухода без предупреждения), отвернулся от покидающих собрание животных, как бы не замечая происходившего. Однако профессор не чувствовал себя обязанным соблюдать барсучий этикет и проводил трусов язвительным уханьем. К нему присоединились и другие животные — они свистели и выкрикивали вслед уходящим: «Только попробуйте нас о чем-то попросить!» и «Знать вас больше не желаем!»

Когда последний беглец исчез из виду, Босуорт снова попросил тишины.

— Слово предоставляется профессору Галилео Ньютону, — объявил барсук.

Послышались вежливые аплодисменты, почтительные призывы «Просим, просим!» и хриплые выкрики ласок и горностаев, разогревающие толпу.

— Благодарю вас, — сказал профессор, воздев крылья. — Братья и сестры, римские граждане, землепашцы, — возвысил он голос, — к вам обращаюсь я, друзья мои!

Эти слова вызвали замешательство в рядах слушателей. Нашлись и такие, кто открыто заявил, что они не являются ни римскими гражданами, ни землепашцами. По толпе прошел шум: «К чему он это клонит?»

Но вдруг настала тишина: профессор приступил к пылкой декламации знаменитой речи короля Генриха перед сражением при Азенкуре, внося, впрочем, в шекспировский текст некоторые изменения:

Мы Ночью Остролистного Холма

Сегодняшнюю ночь поименуууем,

Кто невредим домой вернется, тот

Воспрянет дууухом, станет выше ростом,

О нас, о горсточке счастливцев, братьев.

Тот, кто сегодня кровь свою прольет,

Каким бы он животным ни являлся,

Доколе я живууу, мне станет братом.

Слова уууслышав: «Остролистный холм».

Кто, битву пережив, ууувидит старость,

Тот каждый год в канууун, собрав друзей,

Им скажет просто: «Завтра бууудет праздник,

Что Ночью Остролистного Холма

Был наречен героями сраженья»,

Рууукав засууучит и покажет шрамы:

«Я полууучил их в этой славной битве».

Старик о ней расскажет повесть сыну,

И ночь сия не бууудет позабыта

Отныне до скончания веков.

С ней сохранится память и о нас —

^[11]

К тому времени, когда профессор приблизился к середине этой трогательной речи, немало слушателей извлекли из жилетных карманов носовые платки и осушили невольные слезы. Закончив, он сделал глубокий вдох и воскликнул:

— Кто с нами вступит в битву, отзовитесь!

В ответ все животные издали такой оглушительный вопль, соединивший в себе писк, визг, рык, лай, вой и храп, что его могли бы слышать и в Сорее, если бы кто-то из обитателей деревни дал себе труд прислушаться. Собравшиеся жали друг другу лапы и одобрительно хлопали по спине, не скупились на взаимные поздравления с проявлением величайшего мужества, пускались в пляс, пели, издавали воинственные клики и, наконец, довели себя до крайней степени возбуждения — точь-в-точь как это делают люди, когда готовятся к войне. Наконец Босуорт вновь поднял свой жезл и произнес:

— А теперь, парни, — в путь!

И разношерстная компания двинулась вниз по южному склону холма, продираясь сквозь заросли вереска и ежевики, преодолевая россыпи камней и форсируя мелкие ручьи. Ведомые Босуортом, они храбро вступили под мрачный полог Кукушкина леса. Крысиный отряд мерил шаг непосредственно за барсуком, в арьергарде топала куница, а над головами летел профессор, подбадривая войска:

— Славное зрелище, друзья! Четче шаг! Прибавим ходу! Мы — горсточка счастливцев, братья!