Повесть об отроке Зуеве

На ротном плацу Вася рассказывал ребятишкам виденную историю. Гренадеры, сидящие рядышком, дивились:

— Гляди, как памятлив. Зуевский, что ли, сынок?

Тогда и повел солдат Федор Зуев сына в вольную школу Ксенофонта Шумского.

Вольная школа — кособокая сторожка из нетесаных сосновых бревен о двух слюдяных окошках. Два стола, две скамьи, а учеников шесть человек, от восьми до двенадцати лет.

Сел Васька рядом с Илюшкой Артамоновым, купеческим сыном. Он так сразу Ваське и назвался: «Я сын купеческий, а ты чей?»

— Солдатский.

В перерыве Илюшка устроил Ваське ерошки — пальцами теребил волосы против шерсти.

— Стань во фрунт!

Васька осерчал:

— Мой батька как стр'eльнет в тебя из мушкета.

Артамонов положил лапы на Васькины плечи, придавил, просунул его голову между своих ног, забарабанил по спине:

— Бей дробью, енерал на подставе.

Увидел Шумский:

— Артамонов, чего забижаешь солдатского сына?

— Так ерошки.

— Дурачлив и дерзок ты, Илья. А отрок должон быть весьма учтив и вежлив. И лучше, когда про него говорят: «Смиренный молодец», и худо, когда молвят: «Он есть спесивый болван».

На дворе проскрипела фура с сеном — стог походил на солдатский треух. Шумский неторопливо говорил:

— Так вот, сперва аз да буки, а там и разные науки. Очиним ножичком перо. Перо гусиное во все науки двёрки открывает, при старании всякий преблагих дел может добиться в услужении отечеству.

Держал Васька первое в жизни перо. Кольнул ладошку — острое. По слюдяному окну сбегали круглые дождевые капли. «Хвостик приписать к капле, аз и получится», — подумал Васька.

В ту осень жили во дворе, в шалаше из жердей. Сам ротный запечатал светлицы — пожары кругом полыхали полыхом. Топи печи на улице, целей будешь.

Вот побудка. Топот солдатских ног, отец прижимает к животу барабан. На плац! Палочки так и пляшут. Солдаты в шеренге; гнутые пуговицы на мундирах надраены мелом, на всех белые чулки, подвязанные под коленками, точно низ строя выбелили.

Барабаны призывно забили.

Васька под марш в школу шагает; ать-два, ать-два.

Зуев перо держит твердо, буковки и цифирьки на бумаге не валятся в сторону. Стоят ровно, как солдаты на плацу по команде «смирна-а-а».

— Артамонов, что есть арифметика? — спрашивает Шумский.

Артамонов тоскливо заглядывает в оконце, будто там как раз сказано, что есть арифметика.

— Беспамятный! Арифметика допреж всего наука купеческая. Сукном как будешь торговать, когда счета не знаешь?

— Счет. На кой он сдался? Зато сукно знаю. У отца его вон сколько! Полусукно, саржа, пониток, сермяга…

— Сермя-я-яга-а-а. Ну, Зуев, подскажи нам.

— Арифметика естьнаукавычислительнаяхудожествочестноемногополезнейшеемногопохвальнейшее.

— Сложи, Зуев, два обоза к трем обозам. Сколько будет?

Про обозы он все знал. Отец караулы на заставах нес. Откуда обозы, с чем в столицу жалуют, по какой надобности? Досмотр строгий, неподкупный. Мужики робеют, искательно в глаза заглядывают. Вон путь какой пройден, вдруг не пропустят? Пропустят: отец справедливый, никого не обидит.

Чего только Вася тут не увидел! Клин лаптями славился на всю Россию — петербургским мужикам лапти клинские. В Новгороде славно творог сушат — сырть. Принимай, столица, сырть новгородскую! А вот валдайские баранки — каленые, солоноватые, всем угощеньям угощенье! Город Глухов курцам посылал сырые листья — папушный табак, в связках. («Закуривай, малец», — смеются глуховские мужики.) Псков слал снетки сушеные, Шуя — мыло крепкое, Вологда — свечи стеариновые, Нарва — миноги, Ростов-Ярославский — лук и чеснок.

Вся Россия через подставу стекалась в столицу.

Однажды мимо караульной будки провели арестантов в кандалах. Раздались подводы, притихли извозчики. Звенели цепи, шаркали по деревянной мостовой истоптанные лапти.

— Осударевы ослушники, — услышал Вася.

В таежные остроги, в тридевятое царство, в тридесятое государство гнали их. Это царство и государство называлось Сибирью.

— Вот так и твоего деда, Марьиного отца, ни за синь пороха угнали в Сибирь, в Обскую сторону.

Вася долго ночью уснуть не мог. Что ж это за проклятая Сибирь?

Мать над ним наклонилась:

— Ты что, Васенька?

— А вдруг, мама, меня не за синь пороха продадут в Сибирь?

— Зачем тебя продавать? Выучишься — письмовником станешь. А хоть бы к благодетелю Саватееву в счетчики. Счислять денежки…

3

Когда отец на параде в роте шагает — глаз не отвести! Гренадеры — одного роста, подбородки вскинуты, шаг чеканный. Знамя с лентами вьется, а на лентах слова: Потешные, Семеновские. И по красному полотну гордые шелковые буквы: СИМ ПОБЕДИШИ.

Трубы выпевают ликующий клич Петра I, ведущего русских солдат на неприятельские редуты; в согласной и в то же время рассыпчатой дроби барабанов, в звоне литавр победная поступь петровской конницы; далекий, то утихающий, то нарастающий гул канонады — сама Виктория предводительствует семеновскими ротами…

Васька с ребятами скачет вприпрыжку за полком, отца старается не потерять из виду.

«Сим победиши!» — сияют Васькины глаза.

В тот год исполнилось ему девять лет.

Мать перешила с отцовских плеч зеленый кафтан на красной подкладке. Любовалась: солдатик и солдатик.