Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

В три утра Коля подвел первые итоги. Они давали вполне реальную надежду на то, что преступники будут обнаружены в самое ближайшее время…

— Я был в наградном отделе, — доложил Смирнов. — Медаль сто тридцать один восемьдесят три десять «За боевые заслуги» выдана Тишкову Петру Емельяновичу тринадцатого февраля сорок пятого года за отличие при взятии Будапешта. Тишков — москвич, в июне этого года умер. Медаль находилась в семье. Старший сын Тишкова — Евгений Петрович в сорок четвертом году был осужден за бандитизм к двадцати пяти годам лишения свободы. Из лагеря бежал. В настоящее время находится в розыске. Вероятнее всего, это он, — Смирнов положил на стол фотографию Тишкова. — Его фото и наш фоторобот — один к одному.

— Значит, они «работают», переодевшись в нашу форму, — заметил Виктор. — Вот почему мы не имели свидетелей. Вы правильно тогда сказали, Николай Федорович. Люди все видели и не обращали внимания. Ну кто подумает, что работники милиции — бандиты?

— Есть предварительный анализ крови из вагона, — сказал Миронов. — Она третьей группы. Кровь Султанова — этой же группы.

— Фотографии бандитов розданы всем нашим работникам, — сообщил Виктор. — Сомнений больше нет, и я считаю: нужно отдать приказ: бандитов задержать и обезвредить любыми средствами, в случае необходимости оружие применять разрешается без ограничений.

— Согласен, — кивнул Коля. — Но эта сторона дела, так сказать, внешняя. Если повезет. Мы же должны идти своим путем. Проверяйте связи Тишкова, Султанова, Ярцева и Самариных. Главные открытия нас ждут только на этом направлении. И последнее. — Коля посмотрел на Смирнова: — Старшего лейтенанта Смирнова включите в состав опергруппы. Начальнику транспортного отдела я позвоню.

С женой Султанова Виктор решил поговорить сам. Она жила недалеко от Пушкинской площади, и Виктор предложил встретиться неофициально, в сквере на Советской площади.

Она была в трауре — Виктор сразу ее узнал. Разговор долго не клеился — едва начав его, она тут же заплакала, и Виктору стоило огромного труда ее успокоить. Задавать наводящие вопросы было неудобно, но постепенно Виктор притерпелся к ее сбивчивой, прыгающей с мысли на мысль речи и вдруг поймал себя на том, что слушает ее с интересом и сочувствием. А она рассказывала о том, как в далеком двадцатом встретила в Каракумах черного от загара красного командира-туркмена, и этот командир, вопреки всем обычаям и традициям, влюбился в русскую, да не просто влюбился, а рассорился со всеми родственниками и женился. А потом гоняли они по пескам басмаческие банды, мучились от непереносимой жажды и залечивали раны от басмаческих пуль. В тридцатом Султанов поступил на медицинский. И за прошедшие пятнадцать лет стал не просто опытным врачом, а доктором наук, профессором, разрабатывал перспективное направление в лечении сердечнососудистых заболеваний. И вот все кончилось. Оборвалось. Пересекли жизненный путь доктора Султанова три подонка.

— Ну что же, — сказал Виктор, — я не буду вас утешать, это бессмысленно. Если возмездие может послужить хоть каким-то утешением, я вам обещаю: преступники получат по заслугам. У нас сейчас только один вопрос: кто, кроме Ярцева и вашего мужа, мог знать о продаже дачи, о деньгах?

— Никто, — она раскрыла сумочку, протянула Виктору сложенную вчетверо бумажку. — Даже от сына мы это скрыли.

— «Аня, — прочитал Кондаков, — Юрий ничего не должен знать о продаже дачи, о деньгах. Сегодня вечером Ярцев со мною рассчитается, поэтому буду поздно, приеду с 9-часовым. Встречай на Савеловском, если будет время…»

— А у меня было ночное дежурство, а я не смогла его встретить… — И она снова заплакала.

— А почему вы скрыли все это от сына? — осторожно спросил Виктор.

— Знаете, какие теперь дети, — она вздохнула сквозь слезы. — Мы решили послать деньги родителям мужа, они в очень трудном положении сейчас: там было землетрясение, дом пропал, а Юрий категорически возражал, настаивал на покупке автомобиля.

— Спасибо вам, — Виктор ушел.

…Панайотова допрашивал Олег. Любитель антиквариата сидел на табурете посредине следственного кабинета тюрьмы и с тоской посматривал в сторону зарешеченного окна. Сквозь мутноватое стекло виднелись бесчисленные московские крыши.

— Они уже на воле? — показал Панайотов в сторону окна. — Крыши эти?

— Да, — кивнул Олег. — За пределами тюрьмы, так сказать. У вас нет настроения поговорить откровенно?

— Нет. Не о чем.

— Ну, как же, — Олег протянул арестованному лист бумаги. — Вот список драгоценностей, снятых с погибших людей. Эти драгоценности обнаружены у вас и опознаны родственниками погибших.

— А я при чем? — вяло спросил Панайотов.

— А «Санько»? — продолжал Олег. — Помните? Что он бандит, вы хорошо знали, правда? А этих вы знаете? — Он показал Панайотову фотографию Тишкова и фотороботы двух других.

Панайотов посмотрел и отвел глаза:

— Нет, не знаю.

— И то, что они людей в поездах резали и грабили, а вещи вам носили, — этого вы тоже не знаете?

Панайотов промолчал.