Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

— Жизнь, — усмехнулся Трепанов. — В пятом году меня отдали под суд… Я тогда был матросом на миноносце «Стремительный», и старший унтер нашел у меня большевистскую прокламацию. Дали мне пять лет каторги. В десятом я вернулся в Москву, пошел регистрироваться в охранное отделение. Кстати, здесь, в нашем здании, и помещалось. Мне жандармский полковник говорит: не разрешим в Москве жить. Почему, спрашиваю? А потому, что суть ваша в вашем революционном прошлом. Вы, говорит, что вор прощенный. Но это я к слову… Вам же, братки, надо вот что сделать: пойдите на улицу, «пощупайте» блатных, но осторожно! Может, они чего и слышали, на какую-нибудь мысль нас наведут. И второе: под видом проверки квартир — к этому сейчас все привыкли, так что подозрения это не вызовет, — зайдите в дом четырнадцать, в квартиру четыре, к профессору Жичигину. Глаза держать разутыми, слушать в шесть ушей: о Бахареве — ни слова, никаких намеков, и все время помните: в любую секунду Жичигин, если он то, что мы подозреваем, может обронить слово и дать нам ключ к этой истории… А теперь ты, Никифоров, звони.

Никифоров набрал номер, но к телефону никто не подошел…

— Ладно, — сказал Никифоров. — И так ясно. Вернемся — я дозвонюсь к ней и все уточню.

Вечерело. Шли по пустым улицам. Фонари еще не зажигались. Афиноген поднял воротник пальто и поежился:

— Вот, говорят мне часто: ты начальник, то-сё… А у меня пальтецо — на рыбьем меху… А вообще-то несправедливо это… Мы служим революции, и могли бы нас одеть получше.

— Ерунду мелешь, — хмуро сказал Коля. — Служба революции — не билет в рай. Не будет так, чтобы одни ржавую селедку ели, а другие — осетрину копченую…

— Чего это ты? — удивился Афиноген.

— То… — Коля вздохнул. — Вспомнил свой разговор с приемным отцом… А это еще что такое?

В подворотне звенела гитара, хором пели похабные частушки.

— Отрыжка царизма проклятая! — выругался Афиноген. — В мешок их, а, Никифорыч?

Никифоров замедлил шаг. Блатные заметили оперативников:

— Почтение блюстителям, — гитарист выплюнул окурок и приподнял кепочку-малокозырку. — Желаете взять смехача на характер?

На тротуар вылетел раздетый догола парень. Он стыдливо прикрывался ладонями.

— Предлагает побеседовать с этим типом, — перевел Афиноген Коле воровской жаргон. — Они его якобы раздели…

— Как это якобы? — Коля рванул из-за пояса брюк кольт.

— Тихо… — Афиноген отвел руку Коли, спросил: — Слышь, Дуся, я тебя считал шутником. А ты так, фрайер с конфетной фабрики…

— Одевайся, Кныш, нечего дурака валять, — сказал Никифоров.

Голый юркнул в подворотню, раздался хохот.

— Молоток, кум, — сказал Дуся. — Хотели мы свосьмерить, да вы вовремя щекотнулись!

— Дела ждете? — спросил Никифоров.

— Фу, начальник, — сказал Кныш, выходя из подворотни уже одетым. — Такие вопросы… Я знал вас, как тактичного мента!

— Кутьков со своими троих оперативников убил, — тихо произнес Никифоров. — Напал на спецавтомобиль с валютой. Ежели вы не дураки — валите по домам…

Дуся и Кныш молча переглянулись. Все стали расходиться.

— Спасибо, что стукнул, начальник, — сказал Дуся. — Мы честные щипачи, с мокрушниками суп не варим… — Он дотронулся двумя пальцами до козырька своей кепочки и ушел.

— Пожалел? — спросил Коля у Никифорова.

— Нет, — сказал Никифоров. — Не их я пожалел. Они ушли — так что, считай, человек десять мы уже спасли от грабежа. А главное, придут ребята домой, раскинут мозгами, глядишь, кто-то и впрямь оставит кривую дорожку. Нам же меньше работы… Я тебе, Коля, так скажу: придет время, мы не преступников ловить будем, а неустойчивых людей от плохих поступков ограждать и вообще — перевоспитывать, понял?

— Кто его знает… — Коля хитровато улыбнулся, почесал в затылке. — Вообще-то убедительно говоришь. По-человечески… Да вот есть у нас в Питере такой Кузьмичев. Он нас так учит: сесть в засаду, взять с поличным и к стенке!

— Не знаю… — Афиноген пожал плечами. — Нас, милый, и на сто засад не хватит. А ежели делать, как учит твой Кузьмичев, — тысячу засад надо делать… Он кто такой, этот Кузьмичев?

— Есть там… один, — Коля не захотел продолжать разговор, стало обидно за своих. — Ладно. Ты лучше придумал, согласен. Хотя выдали блатным служебную тайну.

— Тю! — махнул рукой Афиноген. — Секрет полишинеля! Все блатные давно все знают, а кто сегодня не узнал — завтра будет знать, у них, милый, почта не хуже государственной, только по их почте весть о поступке Кутькова идет как романтика, а с наших слов им другая суть откроется!

— Слушай, — Коля с уважением посмотрел на Афиногена. — Все хотел тебя спросить: откуда ты столько слов ученых знаешь, не хуже Никиты моего, из Питера. Да ведь тот — бывший студент, — а ты — из рабоче-крестьян, а?

— Книжки читай — и ты будешь знать, — сказал Никифоров. — Вот, к примеру, что это за дом? — Никифоров показал на витиевато украшенное здание. — Либерти называется, выражает модерн буржуазной культуры. Самое большое буржуазное достижение, если по-русски сказать… У меня мечта есть. Сдам когда-нибудь свой браунинг и буду строить дома… Как это, Афиноген?

— Проектировать, — сказал Афиноген.