Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

— Не спорь, — Скуластый положил ей руку на плечо. — Будет, как он сказал. Идите. Я подержу лошадей.

В ту минуту, когда Маша и Лысый остановились у порога, Коломиец собрался уходить — с минуты на минуту должны были прибыть на помощь сотрудники из Пскова, их надо было встретить, ввести в курс дела, разместить.

В дверь постучали. Коломиец ушел за занавеску, кивнул Тихону:

— Открывай.

Коломиец был в напряжении, нервничал и поэтому допустил ошибку: он не учел, что керосиновая лампа, которая освещала избу, стоит именно за занавеской таким образом, что любая тень отбрасывается на эту занавеску, словно на экран.

Лысый вошел и сразу же увидел: на другой половине избы сидит еще один человек. Увидела это и Маша. Тихон тоже заметил тень Коломийца на занавеске, но было уже поздно, и, сдерживая внезапно подступившую дрожь, он сказал:

— С чем пожаловали?

— Мир дому сему, — улыбнулся Лысый. — Я из лесу, по известному вам делу, она подтвердит.

— Вот мандат, верьте ему. — Маша протянула записку Коли.

Тихон прочитал, кивнул:

— Верим. Говори, что к чему?

— Извините. — Лысый спокойно подошел к занавеске, раздвинул ее. Увидев Коломийца, узнал его сразу и все понял. В отличие от уполномоченного ГПУ, Лысый всю свою жизнь посвятил политическому сыску и пополнил «образование» в контрразведке. Лесная жизнь приучила его сдерживать любые эмоции, не обнаруживать своих истинных чувств в самых невероятных ситуациях. Поэтому, мельком и внешне равнодушно взглянув на Коломийца, Лысый сказал:

— Извините, если помешал. Темновато было. Так вот: я проведу ваших людей в лес. Вы готовы?

— Отряд на месте, можем ехать, — сказал Коломиец. Вначале он испугался, но, убедившись, что бандит на его присутствие не среагировал, — успокоился.

— Я пойду у коней подпруги подтяну, — Лысый направился к дверям.

Маша стояла в тени, в углу. Лысый не мог видеть выражения ее лица, зато Маша видела бандита очень хорошо. Лысый шел к двери, на его лице была такая неуемная, такая жгучая ненависть, что Маша едва не закричала. «Он догадался, — в ужасе думала она. — Он обо всем догадался».

Коломиец заметил беспокойство Маши. Чутье опытного оперативника подсказало ему: что-то здесь не так.

— Подожди! — крикнул он Лысому.

Тот остановился у порога.

— Я хочу представить тебя нашему командиру, — сказал Коломиец. — Но к нему не положено входить с оружием. Дай твой револьвер.

Лысый молча кивнул и начал медленно вытаскивать из кобуры малый маузер. Маша стояла рядом с ним — чуть сзади и сбоку. В тот момент, когда Лысый вытащил пистолет и протянул его Коломийцу — дулом вперед, — Маша инстинктивно шагнула к бандиту.

— Командиру представить хочешь? — переспросил Лысый. — А почему ты живой, Коломиец? — он выстрелил, но мгновением раньше Маша изо всех сил ударила его по руке и маузер с грохотом упал на пол. На Лысого навалились все вчетвером, но он вырвался, прыгнул на крыльцо:

— Стреляй, чего ждешь! Засада!

Из темноты ярко сверкнуло пламя — раз, другой, третий. Скуластый прикрывал отход. Бил раскладной маузер, пули с шипением застревали в толстых бревнах избы. Басаргин и Коломиец ответили. Маузер смолк.

— Готов… — Басаргин перевернул убитого ногой и вложил наган в кобуру. — А второй утек, трясця его матери!

— Утек… — Коломиец в бессильной ярости стукнул кулаком по стояку крыльца. — А что теперь с Кондратьевым будет? Ты об этом… — он натолкнулся на отчаянный Машин взгляд и смолк.

— Я на оперпункт, — тихо сказал Басаргин. — Там уже должны быть все наши. Может, и успеем, как считаешь?

— Давай… — Коломиец поставил ногу в стремя, тяжело поднялся в седло. — Попробую догнать.

Он дал коню шенкелей и растаял в темноте.

— Срежь по Заячьей балке! — крикнул вслед Басаргин и посмотрел на Машу. — Он догонит… — Басаргин отвел глаза, ложь была слишком очевидной…

Коломиец воспользовался советом Басаргина и срезал несколько километров по Заячьей балке. Но Лысый имел значительное преимущество во времени, и когда Коломиец миновал распадок и под копытами снова пружинисто забил хорошо утоптанный проселок, — было уже поздно: Лысый пылил на версту впереди.

Коломиец дал коню шенкелей и сократил расстояние до полуверсты, но и Лысый пришпорил своего коня и снова оторвался от Коломийца. Уполномоченный выдернул из деревянной кобуры маузер. Прицельная планка была рассчитана на 1200 метров, и дальность полета пули примерно соответствовала этому расстоянию, но для меткого выстрела требовался упор. «Бесполезно, — подумал Коломиец и вложил маузер в кобуру. — Мне его не догнать. Ни за что не догнать. И это значит, что через полчаса Кондратьев будет расстрелян, бандиты покинут лагерь, и встреча главарей не состоится. И снова начнутся поджоги, погромы, выстрелы из-за угла. Снова будут голосить бабы, снова будет гореть хлеб, и отравленные коровы будут кричать от дикой боли — надсадно и страшно…»

Не щадя коня, Коломиец изо всех сил ударил его шенкелями, пожалев — уже в который раз, что нет на нем шпор и нет при нем друзей по эскадрону, и не атака теперь на окопы деникинцев, а безнадежная скачка по лесу.