Повесть послехронных лет

Чон Ли сбежал – так неожиданно и скоропалительно – в кухню, а что же с десантурой, вернее, теперь уже с полеводами? Они оставались на местах, начисто оставив сколь-нибудь какое рвение вступить в драку. Силыч, казалось, сплющился: втиснулся в угол так, что глянь с боку – картинка-переводка. Хлеб налёг на дверь и с новой силой завопил от боли, теперь уже не по-верблюжьи, а визжа по-поросячьи. Камса у меня за спиной сопел и мычал – старался не вступить дуэтом. Японцев, китаец пропал, вынесло какой-то силой из угла в центр зала. Я – сидел на кочерге. Хорошо, в стойку её воткнули загребком вверх, а не рукоятью витой. Но это что, у полеводов – это чудо! – в прорезях «чулков» пылало красным. Будущие синяки! Очень отчётливые. Я, не сказать что подивился, недоумённо поразился внезапному их проявлению. И тому поразился, что к фингалам все отнеслись спокойно: то ли не чувствовали и не замечали, то ли приняли за должное. Как удачный исход предстоящему мордобою. Стояли, теперь не в полуприсяде для броска – в полный рост с опущенными руками и пялились на мотавшиеся в арке полосы.

Разнорабочие глаз зажмуренных не открывали, всё ждали напасти. Склеились спинами, как уже не раз бывало в кабаках, и, топоча ботами по гулкому полу, смещались в коридоре из полеводов на своё прежнее место – в угол. Хромой, зажатый с четырёх сторон, хромая, подбадривал: «Не бздеть! Банзай!». Тонна, как и сибиряк, обосцался. Волочил по полу ногу, по голому бедру и коленке – трусы толстяк носил закатанными на манер плавок – стекала за отворот сапога моча.

Добраться до угла японцы не успели.

Китаец объявился…

Стоя на конвейерной ленте всё в той же позе «утюжка», голову пригнув под аркой, Чон Ли выкатился из кухни в трапезную. Как?! Агрегат, вообще-то, по швеллерам в полу передвигался посредством цепной передачи, а это кому-то «звёздочку» за рукоятку крутить было надо в посудомойке. Хлеб сам и крутил, а тут! Я догадался, завхоз Коган, больше некому, он на время приёма колхозниками пищи подменял часового на наблюдательной вышке. Прибежал на шум в столовке, и, зная, что Силыч из входного тамбура в трапезную не впустит, решил пробраться через кухонный. Вот, на Чона нарвался, и гонит теперь цепь.

Хлеб, боль в руке пересилив, замолк, глаза выпучил. Мужики и хлопцы, те в оторопи сникли. Разнорабочие с Хромым – обомлели, все обосцались.

Но обманулись в ожидании взбучки: Чон Ли улыбался. Капа во рту на заячьих зубах. Не снимает, не пишет на камеру?! Точно, в пуговицу вделана. Но и кителя с галифе на нём нет! Оставил в кухне! На китайце надето его шёлковое ханьфу. Видать носил поддёвкой армейскому обмундированию. Микрокамеру из пуговицы, чтоб пристроить к ханьфу не извлечь. Получалось, не прозорлив я, поторопился с похвалой себе: Чон Ли вовсе не видео-оператор Испытания, не соглядатай. Впрочем, мог и не знать, что таковым является. Комиссаров, сплавив ему галифе и китель, не поведал о том, что теперь тот не только истопник, но ещё и соглядатай Испытания, выполняет оперативное задание начштаба полка. В шелках явился, выходило одно из двух: или не пишет видео, или попросту не знает о своей роли соглядатая.