Повесть сердца (сборник)

– Ну, разумеется, – кивнул дядюшка. – Им нужно было заставить ее работать на себя.

От бабушки потребовали стать добровольной осведомительницей и не выпускали из кабинета до тех пор, пока не даст согласия. Приближалась ночь. В Москве ждали маленькие дети: восьми, семи и годовалая дочка. В сумке скисало в бидоне молоко, которое она каждый раз покупала у загорской молочницы.

Она стала проситься домой.

– Вы подумайте, что будет с вашими детьми. Вы хорошо подумайте, – сказали ей и отпустили.

В Москве бабушка тотчас же бросилась к бывшему помощнику своего тестя по фамилии Бок, который после революции стал крупным военным чином и сам ходил по лезвию ножа.

– Муся, – сказал ей Бок. – Ты сделаешь то, что я тебе сейчас скажу. Я знаю, что у тебя три работы и трое детей, я знаю, что от тебя ушел муж, но каждую неделю ты должна будешь заполнять толстую тетрадь, в которой подробно, слово за словом, движение за движением описывать все, что происходит в твоем отделе. Кто куда пошел, когда пришел, что ел, в чем был одет, с кем говорил, все до мельчайших, до самых глупых и ненужных подробностей. В этом мусоре твое спасение.

За первую тетрадку бабушку похвалили. За вторую не сказали ничего. После третьей…

– Дура! – сказал начальник с ненавистью, швыряя ей в лицо исписанные мелким летящим почерком тетрадки. – Пошла вон и чтоб я тебя больше не видел!

Я не могу утверждать этого наверняка, но полагаю, что ни этот начальник, ни тот добрый человек, который дал бабушке умный совет, как обмануть ведомство и остаться в живых, ни тем более дурак-энкаведещник, своей рукой перечеркнувший лик вождя – никто из них не уцелел, а вот Марию Анемподистовну Господь в разоренной Сергиевой обители сохранил.

…А еще у бабушки с дедушкой имелась летняя дачка в Болшеве – первая из нескольких дач, впоследствии приобретенных, либо построенных дедом, который не хуже Хахама сочетал искусство любви с торговлей недвижимостью в самые неподходящие для этого предприятия времена. Даже после того как дед ушел из семьи, бабушка продолжала выезжать туда с детьми на лето, и он тому не только не препятствовал, но как мог о детях заботился – тверитянка с сибирскими корнями оказалась единственной из женщин, подарившей ему потомство. Остальные – либо не рискнули, либо была им не судьба от него зачать, и уже под конец своей долгой жизни старшему сыну на вопрос, неужели за всю его богатую мужскую карьеру у него не было детей от других жен и любовниц, дед отвечал, что только одной женщине он мог доверить продолжение рода, а все остальные были для него так…

Единственная женщина этот сюжет никак не комментировала и ни о ком из соперниц дурно не отзывалась. Всю жизнь, и с дедом и без деда, она спасалась детьми и спасала детей; однажды, когда в Купавне мы шли через поле к станции и срывали колоски, выковыривая оттуда сладкие молочные зерна, бабушка рассказала историю о том, как много лет назад она пошла точно так же в поле со своими ребятами и принялась объяснять им, как выращивают хлеб. Двое лобастых сыновей и маленькая дочка слушали внимательно, она увлеклась и для наглядности сорвала колосок, стала растирать его в руках, как вдруг появился вооруженный человек на лошади и потащил женщину за собой. Идти было далеко, уставшие дети едва передвигали ноги, дочка плакала, и всаднику эта комедь надоела. Он потребовал у преступницы документы.

– Дала ему паспорт, а он взял и не посмотрел, что паспорт старый, а так ведь посадить могли за колосок, – не слишком вразумительно объясняла свое избавление от опасности бабушка нам с сестрой, когда мы были еще настолько маленькими, что не задавали лишних вопросов, а когда заинтересовались этими обстоятельствами всерьез, то уточнить все подробности было уже не у кого. Но в благословенную пору, когда бабуля была жива, рассказываемое ею представлялось нам страшными сказками со счастливым концом: сколько раз ни висела на волоске судьба этого человеческого побега, бабушка, пускаясь на хитрости, хранила тех, кто был рядом с нею, а по ночам писала неумелые благодарные стихи:

Жизнь завертелась колесом,

Но шла она и вкривь и вкось;

Мы все же создали свой дом,

Хотя годами жили врозь.

Наш дом достатком не блистал,

В нем подрастали дети.

И это был наш капитал,

Ценнее нет на свете.

Дети же играли в свои игры. Покуда были совсем маленькие, в строительство метро или иных советских достопримечательностей.

– Коленька, ты что строишь?

– Мавзолей Ленина.

– А ты, Боренька?

– А я – мавзолей Сталина.

Позднее у старшего сына открылся талант играть в девятку, и для своих десяти лет он проделывал это отменно. Играли на деньги со старшими мальчиками и девочками, Коля часто выигрывал, но когда случались проигрыши, Боря залезал в родительский кошелек и тибрил оттуда мелочь.