«Повесть временных лет» как исторический источник

Такое наблюдение подтверждает и тот беспрецедентный в истории факт, вызывавший недоумение у всех исследователей данного сюжета, что имя «Святополк» на протяжении XI и XII вв. продолжает употребляться потомками Ярослава Владимировича (кроме Святополка I, летописью отмечены Святополк Изяславич (1050–1113), сын Изяслава Ярославича; Святополк Мстиславич (до 1132–1154), сын Мстислава Владимировича; Святополк Юрьевич (до 1157–1190), сын Юрия Ярославича, князя туровского; наконец, Святополк, боярин галичский, упоминаемый под 6681/1173 г.), и получает одиозный оттенок только к концу XII в. по мере распространения «Сказания…», ПВЛ и утверждения «борисоглебовского» культа, сменившего ранее существовавший «глебоборисовский»[579]. Другими словами, до конца XI в. и даже позднее, пока происходило формирование культа Бориса и Глеба (а первоначально — Глеба и Бориса, как убедительно показал М. Х. Алешковский[580]), сначала чюдотворцев-целителей и лишь затем преобразованных в небесных патронов русских князей-воителей, имя Святополка не было предано проклятию и табуированию.

Вот почему правомерно задаться вопросом: действительно ли он был братоубийцей, как то утверждают ПВЛ и «Сказание…»?

Но если встает сомнение в виновности Святополка, то неизбежно возникают и другие вопросы: кто такие Борис и Глеб, имена которых, похоже, изначально не были связаны друг с другом? Почему уже в 90-х гг. XI в. культ Глеба обнаруживается вместе с частицей его мощей в чешском Сазавском монастыре, почему их происхождение (в первую очередь — Бориса) легенда связывает с «матерью-болгаркой»? Каким образом в Константинополе, Церковь которого всегда с неприязнью относилась к появлению иноязычных святых, оказывается в конце XII в. не только икона Бориса и Глеба, но даже посвященный им храм, как о том сообщает новгородский архиепископ Антоний, в миру Добрыня Ядрейкович? Описывая святыни Константинополя в 1200 г., он замечал: «У алтаря (в Софии. — А. Н.) на правой стране… поставлена икона велика святыхъ Бориса и Глеба», «а во Испигасе граде есть церковь святыихъ мученикъ Бориса и Глеба: въ томъ граде явишася святии, и исцеления многа бываютъ отъ нихъ»[581]. Свидетельство новгородского архиепископа о том, что еще на рубеже XII–XIII вв. Борис и Глеб почитались в пригороде Константинополя только как целители, чрезвычайно любопытно, поскольку должно иметь какое-то основание в их жизни и подвиге, а это остается нам до сих пор неизвестным, еще раз убеждая в необходимости проведения всестороннего исследования становления их культа, в первую очередь в Византии, что возможно лишь при отказе от той беспочвенной (в интерпретации «Сказания…» и ПВЛ) легенды, которая постепенно преобразовывалась вместе с их иконографией.

В том, что князья-мученики Борис и Глеб первоначально имели иные легенды, или, наоборот, «наложились» на каких-то других персонажей, убеждают наблюдения М. Х. Алешковского над «глебоборисовскими» энколпионами. Археолог обнаружил, что имена обоих святых первоначально чеканились на уже готовых отливках, причем чеканщики часто путали «братьев»[582]. Судя по тому, что надписи делались не на модели, а уже после отливки в старых, не совсем четких матрицах, для утверждения и прославления культа новоявленных мучеников русская Церковь использовала формы уже имевшихся энколпионов, путем надче-канки имен превращая изображенных на них святых в Глеба и Бориса. Соответственно, со временем менялся и внешний облик «братьев» — менялись их прически, появлялись усы и борода, «однако, — писал исследователь, — все эти признаки либо отсутствуют на энколпионных изображениях, либо встречаются вперемежку у обеих фигур, как и любое из двух имен братьев»[583].

С другой стороны, следует заметить, что имена «Борис» и «Глеб» и раньше могли быть окружены ореолом святости. Имя «Борис» перестало быть языческим уже в начале X в., когда был канонизирован болгарский царь Борис-Михаил, крестивший Болгарию[584], а потому безусловно признанный греческой Церковью. Об этом косвенно свидетельствует указание на «мать-болгарку» Бориса Владимировича, а Шахматов задавался вопросом: «В 1072 г. было перенесение мощей св. Бориса и Глеба в новую церковь; днем перенесения избрано 2-е мая[585]. Не в память ли Бориса (болгарского), скончавшегося 2-го мая 6415 (907) года?»[586]