«Повесть временных лет» как исторический источник

Поэтому мне представляется, что первым шагом исследователя любого текста (в прямом и более широком смысле) должна стать попытка оценки и анализа его структуры, которая, с одной стороны, отражает историю данного текста, а, с другой, — дает возможность понять смысловую взаимосвязь составляющих его блоков, синтагм, лексем и пр. Если же данный текст, как в случае с ПВЛ, сам находится в составе некоего контекста, имеющего сложный характер и неясное происхождение, то здесь анализ следует начинать с выделения знаковых компонентов, достаточно широко представленных в его структуре и в то же время не зависящих от конъюнктурных изменений целого. Рассмотрим с этой точки зрения состав ПВЛ, которая является типичным летописным сводом, а потому обладает структурными единицами, присущими всем остальным аналогичным сводам, в составе которых она и дошла до нас.

ПВЛ состоит из недатированного «введения» и годовых статей разного объема, содержания и происхождения. Эти статьи могут иметь характер 1) кратких фактографических заметок о том или ином событии, 2) самостоятельной новеллы, 3) части единого повествования, разнесенного по разным годам при хронометрировании первоначального текста, не имевшего погодной сетки, и 4) «годовых» статей сложного состава, состоящих, например, из 5) повести, присоединенной к краткой заметке («Повесть о начале Печерского монастыря», присоединенная к заметке о поставлении Илариона митрополитом в 6559/1051 г.), или 6) статьи и присоединенных к ней сообщений о событиях, имевших место в данном календарном году. Такая структура ПВЛ осложнена ее многослойностью, поскольку в ней достаточно явственно выступают более поздние сюжетные интерполяции («Повесть об убиении Бориса и Глеба», «Повесть об ослеплении Василька», «Повесть о походе 1111 г.»), разрывающие уже имевшийся текст, или внутритекстовые вставки, дополнения и пояснения (экспозиция Киева 70–80-х гг. XI в. в новеллах о мести Ольги или захвате Киева Олегом) и просто рассказы о ранних событиях, написанные два с половиной века спустя.

Эти общеизвестные факты я напоминаю потому, что и поныне многие историки всё еще уверены в синхронности работы летописца, т. е. в том что «годовая статья» действительно была «итогом года», который некий «летописатель» заносил в свой «дневник». В этом отношении особенно показательны работы Б. А. Рыбакова, усвояющего каждому князю своего хроникера-летописца и уподобляющего саму летопись чуть ли не газетному листку, реагирующему на сиюминутные изменения политической ситуации[779], и М. Х. Алешковского, следующего за академиком в утверждении «синхронного» событиям летописания и выделявшего «погодную запись, сделанную сразу после события или в конце года, когда произошло событие, или же в начале следующего года, но под датой предыдущего года»[780]. Несостоятельность подобного взгляда определяется как наличием «пустых лет» (чем занимались в это время «летописцы» и за что получали содержание от князя?), так и практикой западных и восточных хронистов, писавших годы, а то и десятилетия спустя после событий. Стоит напомнить, что даже в XVI в., когда Иван IV попытался сделать летописание «государевым делом», А. Ф. Адашев не писал летопись, а только подбирал к ней материалы за прошедшие годы, как то следует из описи царского архива[781]). Соответственно, и абсолютное большинство статей ПВЛ оказывается написано десятки лет спустя после событий, как то признавал сам Алешковский[782]. К этому можно добавить, что уже упоминавшиеся ст. 6390/882, 6453/945 гг. несут в себе приметы Киева 70–80-х гг. XI в.; все статьи с упоминанием «варягов» оказываются написаны не ранее первой половины XII в., в том числе и «хождение апостола Андрея»; новелла об истории Печерского монастыря под 6559/1051 г. несет в себе указание на начало 90-х гг. XI в., и т. д.

Следует заметить, что на Руси, как и в Европе, «летописанием», т. е. повествованием о прошлом, занимались люди исключительно духовного звания и в монастырях не потому, что именно в монастырях оказывались необходимые для работы книги, но, в первую очередь, потому, что духовное лицо обладало необходимым образованием, начитанностью, а главное — обеспеченностью, отсутствием жизненных забот о семье, карьере, хлебе насущном и тягот несения воинской или фискальной службы. Как показывает практика, вплоть до XVI в. в русской хронографии отсутствуют следы частного летописания, столь характерного для европейцев и даже для арабского мира. Возможно, такие попытки в эпоху Киевской Руси и предпринимались, однако их следы надежно затерты в бесконечной ротации последующих, создававшихся и обновлявшихся сводов.

Стоит при этом учесть и другой фактор, препятствовавший возникновению частного летописания и литературного творчества.