«Повесть временных лет» как исторический источник

И всё же, скорее всего, здесь мы имеем дело с опиской, поскольку никакого ощутимого «рубежа 1087 г.» в тексте ПВЛ не прослеживается (скорее, подобный «рубеж» можно увидеть по вокняжении Изяслава Ярославича в Клеве в 1055 г., т. е. за отмеченной расчетами смертью Ярослава, после чего в тексте начинают встречаться фактографические дополнения), тогда как рассказ о смерти Ярополка и даже посвященный ему панегирик не выходят за рамки панегириков другим князьям, пользовавшимся симпатиями «ученика Феодосия». Всё это с неизбежностью приводит к главному вопросу, который ставят перед исследователями тексты ПВЛ, — вопросу об ее авторах, о возможности отождествления «ученика Феодосия» с «летописцем Никоном», а теперь еще и с Сильвестром, как то наиболее обстоятельно представил в одной из своих работ А. Г. Кузьмин[792], хотя его аргументация строилась не столько на анализе имеющегося материала, сколько на общих от него впечатлениях. Многое им было подмечено правильно: принадлежность автора ПВЛ к киевской аристократии, симпатии к дому Всеволода и неприязнь к Святополку, внимательное отношение к культу Бориса и Глеба, безусловная симпатия к Владимиру Всеволодовичу и сдержанное отношение к Ольговичам. Примеров можно привести много, однако, как мне представляется, главная ошибка Кузьмина состоит в том, что он ограничился «тенденциями» и «сюжетами», не попытавшись рассмотреть проблему также на лексическом и структурном уровнях хотя бы в ее первом приближении.

Вероятно, окончательно разрешить этот вопрос на лексическом уровне станет возможным только после компьютерного анализа всех лексем и синтагм, составляющих ПВЛ и включающие ее своды Ипатьевского и Лаврентьевского изводов. В этом плане обнадеживают уже первые шаги по выделению примет «краеведа-киевлянина», который одинаково может оказаться alter ego Нестера/Нестора, Сильвестра и даже неизвестной нам по имени личностью. Что же касается структурного уровня, то здесь главным препятствием принять ту или иную точку зрения оказывается «наложение» текста, условно названного мною «хроникой княжения Святополка» (описания первых, самых трагических лет его княжения — войны с половцами, «охота» на Олега, история ослепления Василька, — сюжетно, композиционно и стилистически связанные друг с другом), который получил свое завершение не ранее смерти Давыда Игоревича в 1112 г., т. е. спустя 13–14 лет после описываемых событий, на уже имевшийся летописный текст, проступающий в дополнении к ст. 6604/1096 г. («в се же веремя воева Куря с половце Переяславля и Оустье пожьжемесяца маия 24; Олегъ же выде исо Стародуба вонъ и прииде къ Смоленьску, и не прияша его смоляне, и иде к Разаню[793]; а Святополкъ и Володимеръ идоста оу свояси» [Ип., 221]) и сохранившийся в ст. 6606/1098 и 6607/1099 гг., поскольку в них содержится краткая фиксация части этих же событий в форме заметок. Но кому принадлежали эти краткие годовые заметки? Судя по лексеме «веремя» в дополнении к рассказу 6604/1096 г. — сводчику, работавшему в середине и третьей четверти XII в.