«Повесть временных лет» как исторический источник

Примечательной чертой Корсунской легенды и всего цикла сюжетов, связанных с принятием Владимиром христианства, начиная со сказания о варягах-мучениках, оказывается отсутствие имени Добрыни, выступавшего ранее в качестве «кормильца» (‘дядьки’) князя. Между тем, этот цикл, похоже, имел продолжение, поскольку тот же «краевед», как известно, отправил Добрыню на посадничество в Новгород для установления там культа Перуна [Ип., 67]. Подтверждением такому предположению может служить разработанная для Новгорода версия о «низвержении кумиров» по образцу киевского сказания, где главным действующим лицом оказывается Иоаким (Аким) корсунянин[75]. Ее отражением является известный сюжет Иоакимовой летописи о крещении новгородцев Добрыней и Путятой, возможно, заимствованный из того же цикла сказаний, однако дополненный столь любимыми «краеведом» топографическими ориентирами и, что особенно важно, фрагментом сообщения некоего духовного лица об исполнении им данной миссии. Этот текст носит характер явного заимствования из подлинного донесения или отчета и вряд ли был сочинен позднейшим книжником, как были сочинены «договоры» 907 и 971 гг.: «Мы же стояхом на торговой стране, ходихом по торжисчам и улицам, учахом люди, елико можахом. Но гиблюсчим в нечестии слово крестное, яко апостол рек, явися безумием и обманом. И тако пре-быхом два дни, неколико сот крестя»[76].

Возвращаясь к творчеству «краеведа-киевлянина», надо отметить, что рассказ о крещении Владимира в Корсуне положил начало новой сюжетной линии, определяемой Настасом Корсунянином и «корсунскими попами», выведенными в Киев с иконами, книгами и предметами культа. Развитием этой темы, началом которой можно считать рассказ о варягах-мучениках («и бяше варягь один, бе дворъ его, идеже бе церкви святыя Богородица, юже созда Володимиръ; бе же варягь тотъ пришелъ от грекъ и держаше веру в тайне крестьяньскую, и бе оу него сынъ, красенъ лицемъ и душею»), стала история строительства «церкви святыя Богородица», ее украшения и установления к ней десятины от всех городов русских, изложенная в ст. 6499/991 и 6504/996 гг. и дополненная рассказом об установлении праздника Преображения Господня, нищелюбии и дружинолюбии Владимира [Ип., 109–111]. Свое завершение эта сюжетная линия получила только в ст. 6526/1018 г., где сказано, что Болеслав I, уходя из Киева, «воизма имение, и бояры Ярославле, и сестре его две, и Настаса пристави десятиньнаго к имению, бе бо ся ему вьверилъ лестью» [Ип., 131]. Таким образом, не приходится сомневаться в разработке всей композиции «краеведом», тем более, что в указанных статьях хорошо прослеживается его «почерк» («бе бо праздник преображению Господню въ день, егда си бысть сеча», «бе бо любяше Володимиръ дружину… и бе живя с князи околными») [Ип., 109 и 111][77]. Вместе с тем, стилистическое единство текста о Владимире и его особенности, повторяющие особенности структуры фраз и лексику основного текста «Корсунской легенды», заставляют предполагать, что «краевед-киевлянин» в ряде случаев и здесь использовал текст своего предшественника.