Повести

— А вчетвером справитесь?

— Справимся, Алганаич, парни у меня шустрые. Любой из них за двоих может промышлять. Вот и подсчитай, сколько нас…

— Так, так… значит, один за двоих… Ладно, оставайтесь вчетвером.

Батыев бросил взгляд на парней, горланивших под гармошку. Здоровенные, загорелые, они задористо пели рыбацкие частушки:

…Я по берегу иду,
Берег осыпается.
. . . . . . . . . . . .
Никто про то не знает,
На чьи деньги Лисин пьет,
Он колхозную рыбешку,
Э-эх на водку продает!
. . . . . . . . . . . .
Он колхозную рыбешку,
Э-эх, на водку продает!
. . . . . . . . . . . .

— Слышь, Алексей Алганаич?

— Слышу… А ловко сочинили, черти!

— Изведут мужика. Вези его на покос. Раз не хочет по-человечески рыбачить, пусть кормит комаров.

ГЛАВА V

Пролетела рыбацкая страда — летняя путина. Заполненная крестьянскими заботами, промелькнула золотая осень. И вот уже залетали «белые мухи» — пришел покров.

Всему охотничьему люду известно, что покров — это сердцеед охотника.

Дед Тымауль, которому перевалило за восьмой десяток, с наступлением покрова совершенно преображался, он будто сбрасывал со своих сутулых плеч не менее двух десятков лет. На посветлевшем лице появлялся румянец, тусклые подслеповатые глаза, словно по велению волшебника, загорались каким-то внутренним огнем, взгляд делался острым.

— Шлава богу, пришел покров, шердце так и подвывает. Пойду, однако, бельку промышлять… Вишь, шабака-то воет — жовет в тайгу, — улыбаясь шепелявил он и трясущимися от волнения руками набивал свой ветхий патронташ блестящими патронами.

Вот какой он, волшебный покров, — время нежных, пушистых снежинок, время охотничьих страстей.

Так же как и старого Тымауля, мучают покровские переновки и многих поморов.

К покрову в этом году заехали в тайгу на промысел белки человек пятнадцать аминдаканских охотников. В их числе и Петр Стрельцов с Мишкой Жигмитовым.

А как не хотелось отставать от своих друзей Вовке Тулбуконову и Сашке Балябину! Как они ни упрашивали председателя, но тот был неумолим.

— Сказал нет, и точка! — сердито отрезал Батыев.

— Хы, своей бригадой отбелковались бы, а потом можно и на учебу ехать. Отпусти, Лексей Лганаич, будь добр, а? — приставали парни.

— Будь добр, не заставляй учиться — так, что ли, а? Вы же опаздываете на занятия…

Парни, бросив свирепые взгляды на «вредного» бурята, нехотя пошли домой собираться в город.

В бухте Аяя на самом берегу залива отаборились братья Лисины, Егор и Яков. А Стрельцов с Мишкой забрались на Фролиху к деду Куруткану.

На берегу таежной речки, которая впадает в озеро, приютился ветхий чум, в котором доживает свой век старый эвенк. Заслышав лай собак, он вылез из берложки и присел на колоду. А когда подошли люди и сбросили с плеч свои тяжелые поняги, он легко поднялся и шагнул вперед.

— Петька, ти?

— Я, я, дедушка, здравствуй!

— О-бой! Петька, Петька! Мэндэ!.. Как сохач, болса стала! Мэндэ!

— А ты все такой же молодец!

— Хе-е! Пропаль Куруткан, пропаль! — маленькие живые глаза эвенка весело сверлят Петьку. — Бельку промышлять пришель?

— Аха, бабай, белковать заявились.

— О-бой, чипко корошо! А спирт тащиль? — старик облизнул морщинистые губы. — Миколку-бога нада поить. Он бельку посылать тебе будет.

— Никола-святой и без нашей водки перебьется, а тебя угостим.

Куруткан, не поняв значения Петькиных слов, утвердительно закивал головой. Старик наконец взглянул на Мишку.

— Мэндэ, батыр!.. Аванки, биранхур?[56]

— Мэндэ, бабай! Би биранхур[57].

— А-а… молодой охотник, друг твоя? — спросил он у Стрельцова.

— Дружок мой!

— Значит, своя человек…

Первый день Петр взял с собой Мишку, чтоб познакомить парня с окрестным лесом.

Утром дед Куруткан напутствовал их:

— Ти, Петруха, проведи бурятенка вверх по речке. Покажи ходку на день. Потом она одна пойдет.

Так и поступил Петька.

Десятую белку Мишка подстрелил на огромной лиственнице, и они сели отдохнуть.

— Стреляешь, Миха, хорошо. Только в сторону не кидайся. С утра до обеда иди вверх по речке, а потом вниз по другой стороне… Исть хочешь, нет?

— Не-е, — Мишка замотал головой.

— Тогдысь без чаю пойдем на юрту.

— Пошто? На дворе еще рано.

— Дед Куруткан нам дров наготовит, а?

— Оой, верно, я и не подумал.

До самых потемок Петр с Мишкой валили сухостой и пилили на чурочки, а старик складывал их в аккуратную поленницу. Уже в темноте Куруткан замахал рукой.

— Куватит на две зимы!

После ужина Петр ободрал три белки, а четвертую подал Мишке.

— Видел, как я делал? Вот и учись.

— Попробую.

Мишка долго возился с одной белкой, даже вспотел от напряжения. Но как он ни старался, а шкурку все же порезал.

Наблюдавший за Мишкиной работой старый эвенк взял из его рук шкурку белки и сокрушенно покачал головой.

— О-бой! — воскликнул Куруткан. — Ча, ча, ча-а! Кака ти окотник, бельку не умеешь обиходить! Ай-яй-яй!