Повести

Демид не двигался, ожидая, что будет делать Филимонов, внимательно следил за ним глазами. Ничто не шевельнулось, не дрогнуло у него на лице. Так они смотрели друг на друга несколько секунд.

Повернувшись, Филимонов по развороченному полозьями снегу побежал ко второму, маленькому и приплюснутому, стогу. И только скрылся за него, гуртом высыпали полицаи.

— Ушел! — озлобленно выматерился передний из них, выстрелив в ту сторону, где еще было видно удалявшуюся повозку. — Удрал! — И увидел Демида. — Тятя!.. А ты зачем тут?

Филимонов по голосу узнал Егора Барканова. «Вот сейчас… все…» Замерев до щемящей боли в сердце, Филимонов ждал, что скажет Демид. И секунды, всего какие-то секунды показались ему такими долгими, такими тяжкими. Представилось, как Демид молча глазами указывает на соседний стог. Приготовив винтовку, до онемения в пальцах сжав ее, он ждал, не дыша.

— За сеном приехал. Это же наша делянка, — глухо буркнул Демид.

Со стога, потревоженный Филимоновым, сыпался снежок, рассеиваясь на отдельные слюдяные звездочки, медленно оседал на лицо, на одежду.

— Задержать его не мог? — озлобился Егор. — Это же Филимонов! Убег! Упустил легавого! А тебе, что раскрыл варежку, коня ему подсунул, знаешь, что положено? Твое счастье, что на меня нарвался! Пошли! — приказал он полицаям. — Коней запрягайте! Догоним!

Шаги затихали. А Филимонов все еще стоял, вдруг почувствовав какую-то слабость, не в силах пошевелиться, не веря, что и на этот раз пронесло. Когда голосов совсем не стало слышно, вышел из-за стога. Демид, отвернувшись, отряхивал рукавицы.

— Ну, спасибо тебе, дед, — прочувствованно поблагодарил его Филимонов. — Помог ты мне.

— Антихрист тебе помощник, не я. Прости ты меня, господи! — Демид размашисто перекрестился, зашагал прочь.

Уже по-настоящему разыгралась метель, скрипел лес, несло, клубило над мотавшимися взлохмаченными вершинами елок колючий снег, секло им по хвое, а Филимонов все никак не мог найти тот овражек, где оставил Давыда. Помнил, надо от ручья свернуть в сторону — и сворачивал, но попадал в какую-то чащобу, в густой осинник, забитый сухим камышом, или выбредал на плешь какой-то пустынной болотины. Раненая нога опухла, не гнулась в колене. Особенно больно выдирать ногу из снега — темнело в глазах.

С детства Филимонов помнил правило: заплутал в лесу, ляг вниз лицом, успокойся, полежи. Он присел, прислонился спиной к стволу осинки, прикрыл глаза. А в голове так и неслось, так и металось тревожное:

«Почему не было занавешено оконце? В чем дело? Засада была, ждали его, караулили? А Тоська-то где?»

Немного посидел, но, возможно, даже этого оказалось достаточно: вдруг стал признавать лес. Ну да, конечно, вот он, овражек, здесь же. И ельник знакомый. Совсем рядом, тут же. И шалаш.

Филимонов отвалил хворост, прикрывавший лаз:

— Давыд!

В шалаше никого не было.

Филимонов недоуменно огляделся:

— Давыд!

Никто не отозвался. Ни следа, ни приметы, чтобы шел здесь человек.

«Может быть, другой шалаш? Да нет, тот, он самый. И немцев тут не было, иначе лаз не был бы завален хворостом. Так куда же он делся?»

— Давыд! — Филимонов крикнул погромче. Обошел вокруг шалаша, опять заглянул в него. Костер, по всему, погас уже давно — угли были холодными, их чуть прибелило снежной пыльцой.

И он вспомнил, как Давыд просил его присесть рядом, посидеть хоть немного, как спрашивал про ближайшую деревню.

— Да он ушел! — догадавшись, вскрикнул Филимонов. — Ушел!.. Давыд?!

«Искать, надо искать! Где-то тут, рядом!»

— Давыд! Давыд!

«Что же ты сделал?! Зачем?.. Испугался? Решил, что оставил одного? Не захотел быть мне обузой? Ну да, — окончательно понял Филимонов. — Не захотел!.. «По рукам и ногам я тебя свяжу…» И лаз в шалаше заложил хворостом, чтобы снегу не намело, позаботился обо мне!..»

— Давыд! Давыд! Давыд-ка!

Молчал лес. Только ветер свистел, несло снег.

Выбившись из сил и уже окончательно понимая, что Давыда ему не найти в этом кипящем сумасшедшем снежном месиве, Филимонов все же решил сходить в Кипрово, припомнив, что именно эту деревню, как самую ближнюю, называл Давыду. Конечно, и в Кипрове могли быть немцы, в случае чего с такой ногой не уйдешь. Дважды еще может выручить случайность, но трижды — никогда!

Кое-как Филимонов доковылял до проселочной дороги. Ее хоть и занесло снегом, но идти по ней было легче, угадывался твердый накат под рыхлым снежным наносом.

Такой метели, как эта, уже давно не помнил Филимонов. Свистел ветер, валил с ног.

Он не услышал, как подъехали сзади. Оглянулся, когда замшелая от инея лошадь, вынырнув из снежной пелены, чуть ли не ткнула ему головой в плечо. Все это произошло так неожиданно, что он не успел ни удивиться, ни испугаться.

На дровнях ехало несколько человек. Кучно, прижавшись друг к другу, пригнувшись, сидели старухи, укутанные в толстые клетчатые платки, все заснеженные, белые, как мучные кули. Лошадью управлял старикан в шубейке, обледенелая бороденка похожа на веник-голик. Едущие поравнялись с ним, и Филимонов узнал своих, ольховских.

— Здорово, сельчане! — обрадовавшись такой встрече, крикнул он.