Повести

С того самого дня, как мне дали понянчить ее на Урале, я на самом деле только этим по отношению к Насте и занимался. Через несколько месяцев после нашей с бабушкой поездки на Урал Настю летом ненадолго привезли в Ленинград, и опять я (Вовки уже в Ленинграде не было) сидел с ней, с самому себе непонятным волнением отмечая, насколько она выросла и как поумнела. Меня уже не надо было заставлять оставаться с ней, я делал это по собственной охоте, а она явно тянулась ко мне, личико ее сияло радостью и правдой, которых не бывает на лицах взрослых, мне начинало казаться, что я больше других — бабушки и даже Веры Викторовны — знаю и понимаю, как надо с Настей говорить, как кормить и какие книжки она любит. Я вступал с ними за Настю в мелочные споры, а она платила мне полной преданностью и счастливым выражением глаз. До сих пор помню, как, подойдя на цыпочках к ее кроватке, я с первого взгляда мог определить — спит она или притворяется, — спящая она погружалась головкой в подушку так, что была еле видна, волосики ее еще больше темнели, и я до сих пор помню их влажный нежный запах. Когда ее увозили, я чувствовал, что от меня что-то отрывают, но даже Марии Дмитриевне этого не сказал.

Потом ее привезли через год, она едва вспомнила меня, но все-таки вспомнила, подхватив в последний миг какой-то шнурочек памяти, готовый вот-вот выскользнуть. Когда ее привезли еще через год, я переходил в высшее училище, лето было для меня забитое вплотную совсем другим, я увидел Настю лишь несколько раз мельком — это была маленькая принцесса. Когда месяц спустя я попал на линкор, целью практики на котором, очевидно, было выдавить из первокурсника все, кроме необходимого ему для дальнейшей службы на флоте, то воспоминание о появившейся маленькой сестренке уже служило мне якорем. Бабушка Мария Дмитриевна, Андрей и Настя. От Маши меня давно оторвало, мы с Машей годами не писали друг другу, Вовка оторвался сам.

А потом они — Вера Викторовна и Настя — все же перебрались в Ленинград, и в тот год, когда я стал лейтенантом, Настя пошла в школу.

Начиная с третьего ее класса я уже ходил к ней на родительские собрания. Марии Дмитриевны уже не было, а Вера Викторовна все менее была на что-либо способна. Я часто забирал Настю после школы или на весь вечер к себе, и она готовила у меня уроки. Классе в пятом она вдруг перестала давать мне стирать свои вещи. Годом или двумя позже нам с ней стало ясно, что на Веру Викторовну надежда плоха. Та лишь улыбалась про себя да курила папиросу от папиросы, а время от времени, словно пробудившись, пыталась послать по неизвестному адресу свою пенсию или отдать на улице кому-нибудь свое пальто. Когда мы хоронили ее, Володя не приехал, он был в море. Настя уже училась в университете. Наша поездка в Крым была позже, много позже.

Это была не поездка, а попытка поездки, хотя до Крыма мы и добрались. Путешествия, которое означало бы для нас обоих начало новой жизни, не получилось.

На сестрах и дочерях не женятся.

53

Телефонный звонок разбудил меня в половине девятого.

— Ну как дела? — спросил близкий, дышащий в мембрану голос старпома. — Все в порядке?

Даже если вахтенных дел у тебя нет, просыпаться на судне в такое позднее время неприлично. Мой слежавшийся во сне мозг пытался спешно изготовить какую-нибудь подходящую к случаю ложь, — при этом я понимал, что ни виски, ни дурацкое новоселье для моряка никакой не аргумент. Евгений-то Иванович тоже сидел со мной допоздна, но еще с четырех до восьми отстоял вахту.

— В целом понятно, — в ответ на мои отрывочные междометия бодро сказал старпом. — Примите поздравления. Я так, признаться, и полагал.

— Что вы полагали?

— Ну, так. Что все будет о’кэй.

— В каком смысле?

— Ну, ладно, ладно, — весело сказал старпом. — Все мы человечки.

— Не понимаю.

— Мы люди не завистливые, — еще веселее сказал старпом. — Если у нас на судне человеку хорошо — так мы только рады. — Старпом почти хохотал. Говорил он со мной из какого-то большого помещения, и там вдалеке слышались голоса других людей, и казалось еще, что Евгений Иванович только что взбежал по крутому трапу: в трубке вдруг слышался внеочередной легкий вдох.

— Да перестаньте вы джентльмена корчить, — смеялся Евгений Иванович. — Никто из вас подробностей не вытягивает. К тому же вы сейчас уже один. Посторонние, как говорится, удалились.

Я сел на постели.

— Послушайте, — сказал я. — Я ведь вас просил подождать, чтобы вы проводили Анастасию Юрьевну. И она вас еще ждала, думала, вернетесь. Но вы не пришли. И тогда она ушла сама.

— Так уж сразу и ушла? — смеялся старпом. — А вы хитрец! Ну, было и было. Прекрасно. Кому какое дело?

— Пошли бы вы…

Я сказал, куда ему пойти, и положил трубку.

Олег ждал меня у ресторана. Вид у него был чопорный.

— Уже позавтракали? — спросил я. — Чем кормят?

— Две пустые внутри булочки, пятнадцать граммов рекламно запотевшего масла… Я еще не завтракал, Егор Петрович. Боюсь… — Олег пришел в полное замешательство, — что мне следует задать вам один вопрос.

Что это сегодня с утра все решили задавать мне вопросы?

— Валяйте.