Повести

— Имя-то хоть знаете? Должны же вы знать, кого собираетесь штрафовать?

— Да мы, собственно, тайны из этого не делаем. Вас интересует имя?

И, подняв к глазам какую-то бумажку, Альфред Лукич прочел по слогам:

— Са. Ро. Ян. — Ударение он сделал на «о»: Саро́ян.

— Уильям? — спросил я, уже понимая, что шутка с моей стороны получается грубая и совершенно неуместная. Не могло же так быть, чтобы на судне плыл Уильям Сароян, один из самых замечательных нынешних писателей. — Как его зовут-то, вашего, так сказать, Саро́яна?

Разыгрывал меня Лукич или нет, я не знал. Он снова поднял листок к глазам и, близоруко водя пальцем по буквам, прочел:

— Вил. Ли. Ам. — И, оторвав свой немигающий зеленый взгляд от бумажки, совершенно не смущаясь, сказал: — Предполагаю, что Вил Ли Ам и Уильям, может так случиться, одно и то же…

Он предполагал, что может, видите ли, так случиться.

— А вы что… знаете, кто этот Виллиам Сароян? — спросил он.

— Это еще миллионов шестьсот знают.

— Да ну?

Хоть бы щека у него дрогнула или глаз сощурился. Но не мог же человек, кончавший филфак и свободно владевший тремя языками, не слышать о Сарояне? Быть-то ведь такого не могло же? Чему их тогда там учат?

— Так что, по-вашему, делать? — спросил он. — Штрафовать?

— Не валяйте вы ваньку, Альфред Лукич. Капитан знает, что на судне плывет Сароян?

— Ну, вообще-то, мог бы и узнать.

— Знает или не знает?

Глядя мне в глаза, Лукич трясся от беззвучного смеха. Что именно его так смешило?

— Погодите! — взмолился я. — Не делайте глупости! Сообщите скорее капитану. На судне плывет замечательный писатель. Кроме того, что он — знаменитый писатель, это писатель, который откликается на все, что кругом происходит. Откликнется и на то, что вы его штрафанете. Вам хочется прославиться в качестве чиновника, которому недоступно понять, что такое вдохновение?

— Ну если никак иначе не удается, — вздохнул Лукич, — то хоть так бы.

Нет, зря я лягнул филфак. Знал он все, этот змей.

— А со штрафом — это тоже шутки? — спросил я.

— Со штрафом-то? Да он же каюту затопил! — Лукич опять словно отодвинулся, чем-то себя заслоняя.

— Мой вам совет — скорее звоните капитану. Вы знаете тиражи, которыми Сароян у нас издается?

Лукич смущенно улыбнулся. Знал он, конечно, все, этой улыбкой он выдал себя.

— Геростратишко вы, — сказал я. — Я, мол, самого Сарояна штрафовал, вот кто я.

Книг Сарояна в той порции литературы, которую на сей раз получило в рейс судно, не оказалось. Зато, слава богу, на «Грибоедове» имелась энциклопедия, последний выпуск Большой Советской. Раньше портретов Сарояна я не видел. Да как же можно было его не узнать? — теперь думал я. Хотя, повторяю, портретов его никогда не видел. Как же можно было смотреть на него и не угадать, что это — Сароян? Со страницы энциклопедии на меня смотрело уже знакомое мне лицо. Это был тот человек, который бродил по палубе, наблюдая за птицами. Тот, кого официантки ласково назвали Семеном Михайловичем. Вот, значит, какой он был миллионер — от литературы. Лицо Сарояна в энциклопедии было чуть моложе, чуть худощавей.

Прочтя, я вернулся в каюту. Зазвонил телефон — это был капитан.

— Наслышан о ваших усилиях в защиту гостя, — сказал он. — Должен признаться, ни одной книги Сарояна не читал. Что знаменит — знаю, а читать не читал. Так вышло. А у вас разве так не бывает?

Равновесие восстанавливалось. Я не читал Андерсена-Нексе, он не читал Сарояна. Я изложил ему содержание статьи в энциклопедии. Капитан на том конце провода молчал.

— Пулицеровская премия, — сказал я. — Дружба с Хемингуэем. Мягкий юмор. Философская глубина. Давняя дружба с нашей «Литгазетой». Множество книг у нас переведено.

— Но не все? — с каким-то странным оживлением спросил капитан.

— Да, еще не все. Он столько пишет, что за ним не успевают переводить.

— Вы уверены, что дело только в этом?

— Уверен.

— Кажется, я начинаю понимать, куда вы клоните, — без выражения сказал капитан.

64

Первое, что спросил Сароян на капитанском ужине, устроенном в его честь, — кто такие казаки. Это народ? Национальность? Сословие? Он недавно перечитывал Толстого, но так и не может ясно понять, кто они такие.

Потом он спросил о том, как мы относимся к проблеме самоубийств. К проблеме расселения столь быстро растущего человечества. К телевидению. К тому, что как ни говори, а лишь телевидение может сделать человека известным. К проблеме безвестности многих хороших книг.