Повести

Анна Семеновна открыла дверь и сразу кинула взгляд, нет ли позади меня кого-либо из ее племянников. Но, увидев, что я один, она удивилась и встревожилась. Я тут же довольно сбивчиво изложил ей все, что со мной произошло. Слушая, она разбирала большую груду выстиранного, но еще не глаженного белья. Это были мужские сорочки и подштанники. Она рассматривала их на свет и, обнаружив дыры, то клала заплаты, то штопала, натянув ткань на деревянный гриб, и тут же пускала в ход шипящий утюг, а потом опять смотрела на свет, проверяя прочность своей работы и даже любуясь ею.

— Красиво, а? — спрашивала она. — Да вы говорите, Юра, говорите, я все слушаю… Значит, так и сказал: груда камней? — И она насмешливо продекламировала:

Мечется кошка, невесело ей,
Чует она приближенье мышей…

Значит, все дело в материализме? — говорила она, морща нос. — Чует, чует…

— Он сказал, что у нас, у современного юношества, нет уважения к таинству смерти, — припоминал я то, что говорил директор и что меня почему-то особенно задевало. — А вот когда Пелагея Семеновна умерла, мы все пришли…

— Вы ему об этом сказали? — быстро спросила она.

— Нет, — смутился я. — Я только подумал.

Она кивнула головой:

— А вы и не должны быть с ним откровенны. Вы в полной его власти, он ваш враг и может с вами сделать все, что захочет.

— Значит, я напрасно все это сказал?

Она помедлила с ответом.

— Но после вашего выступления, — она так назвала то, что произошло, и сердце мое гордо трепыхнулось, — эта гнусная комедия опроса прекратилась? Значит, вы все-таки чего-то добились? То, что вы сказали, заставит некоторых ваших товарищей задуматься. А вы сами задумывались над тем, к чему может привести эта ваша выходка?

«Выходка? Это уже обидно. Выступление или выходка?»

— Нет, я ни о чем не думал, — ответил я. — Просто не хотелось врать, надоело слушать вранье и в нем участвовать…

Она снова одобрительно кивнула своей большой лобастой головой.

— А что, приятно было сказать правду? — спросила она.

— Очень приятно!

Она еще раз кивнула и глубоко задумалась, даже шить перестала, сложив свои большие темноватые руки на груде белья. Потом медленно перевела на меня свои искрящиеся неукротимой энергией карие глаза.

— Главное в жизни — это правда! — раздельно сказала она. — Вот потому самую революционную газету, которую создали рабочие-революционеры в Питере, назвали «Правда». Это правда о действительном положении народа, о том, что происходит в нашем государстве, разоблачение разбойничьей лжи господ, той чудовищной кровавой лжи, которая сделала возможной теперешнюю войну. Нелегко говорить правду! Вот вы только чуть коснулись ее, а как вам влетело. Еще, глядишь, из реалки вышибут… — Она наше училище называла так, как в своих разговорах называли его мы. — Но нужно стремиться к правде. И, чтобы уметь отличить правду от лжи, существует особая наука. Наука всех наук. Вы слышали что-нибудь о Карле Марксе?

— Да, — ответил я. — У нас в альбоме даже портрет его есть, а рядом с ним другой бородатый — Михайловский…

Она покачала головой, и насмешливые искорки блеснули у нее в глазах.

— Не в бороде дело! Ну, а что вы знаете о Марксе?

Я припомнил все, что говорил отец о Карле Марксе, но это не отделялось в моем представлении от того, что он говорил о других революционерах, — что все это добрые, благородные люди, стоят за народ, за бедных. Все это я и выразил Анне Семеновне, но говорил я, очевидно, довольно сбивчиво, потому что она смотрела на меня все более насмешливо. Однако она дала мне договорить до конца и только после этого заговорила сама.

И тут впервые я услышал, что людей надо делить не на злых и добрых и даже не на богатых и бедных, а по-другому: на тех, кто производит своим трудом все ценности мира, а получает лишь столько, чтобы не умереть с голоду, и тех, кто владеет и фабриками, и заводами, и рудниками, и землями.

В тот тихий зимний день впервые узнал я великое понятие разделения на классы — на тех, кто владеет орудиями производства и присваивает прибавочную стоимость, и на тех, кто в обществе, где все основано на купле и продаже, может продавать только свои руки.

А крестьянство? А интеллигенция? Но у Анны Семеновны на все был ясный и точный ответ. Оказывается, крестьяне тоже ограблены, но ограблены помещиками и правительством. Об этом я все-таки кое-что знал от отца…

Но вот насчет интеллигенции ответ Анны Семеновны показался мне неожиданным и обидным. Интеллигенция тоже живет за счет прибавочной стоимости, которую она получает от капиталиста или от государства.

Заметив, что я обиделся за интеллигенцию, Анна Семеновна искоса добродушно-весело взглянула на меня и начала объяснять, что обижаться тут не на что, такова суровая правда о строении современного, обреченного на гибель капиталистического общества.