Повести

Но главное, в корне изменилось положение с математикой. Аналитическая геометрия и дифференциальные исчисления — новые предметы, к изучению которых мы приступили, требовали постоянной подвижности ума, предыдущие курсы до такой степени осмыслялись в них, что я ждал уроков математики с удовольствием.

Вот и сегодня первый урок математика… Ветер гнал низкие серые тучи, они пролетали мимо окна, оставляя дымные клочья на вершинах берез. Дождь перестал, но ветер неистовствовал над городом.

Раздался звонок, и, как всегда, сразу после звонка в класс вошел Владимир Константинович Молчанов. Обычно он вызывал к доске кого-либо из хороших учеников и начинал с ними собеседование по предмету, — собеседование это бывало также и продвижением по курсу.

Но сегодня все не так.

Сосредоточенный, с глубоко прорезанными морщинками между бровями, Молчанов прошел на кафедру и положил перед собой классный журнал. Некоторое время он, не поднимая глаз, смотрел на верхнюю корочку журнала, потом открыл ее. Мы знали, что увидит он перед собой, — он увидит алфавитный список наших фамилий. Что это? Он будет сейчас нас спрашивать? Это противоречило его методе…

Недоумевающий гул прошел по классу. Владимир Константинович поднял на нас свои ярко-синие, омраченные какой-то заботой глаза. Мы замолкли.

— Итак, — сказал он, — должен вам сказать, господа, — из песни слова не выкинешь, он именно так назвал нас, — что сегодня я преподавать не могу. Просто не в состоянии. Потому что сейчас происходят в Петербурге события, которым равных в нашей истории не было… — Он помолчал, подумал. — Пожалуй, со времен Петра Великого…

Владимир Константинович замолчал.

Сегодня, 25 октября старого стиля, в Петербурге пролетариат под водительством Ленина поднялся против Временного правительства. Мы знали об этом и на все лады обсуждали это историческое событие. На правах семиклассников мы еще до начала занятий обращались за разъяснениями к учителям, но те уклонялись от ответов, ссылаясь на отсутствие подробных сведений. От Молчанова никаких разъяснений мы не ждали. Более того, многие из нас помнили, как во время Февральской революции он отделал злополучного Марковского за попытку отпраздновать свержение самодержавия. Но сегодня он сам заговорил с нами о революционных событиях. И, сравнивая то, что происходило в Питере, с деятельностью Петра Великого — а мы уже знали, что Молчанов в истории России никого так не чтил, как этого царя-труженика и ученого, — он хотел подчеркнуть всю важность, все величие совершающегося.

Владимир Константинович не произносил ни слова. Он медленно листал журнал и предоставил нам заниматься кто чем хотел. Кто-то вышел из класса, он не удерживал. Долистал журнал до конца и стал листать обратно.

Хотя мне сейчас и стыдно в этом признаваться, но я должен сказать, что не понимал всей грандиозности происходящих событий. И только глядя на сосредоточенное лицо Молчанова, раздумывая над его немногими словами, я впервые ощутил все значение совершающегося. Молчание нашего учителя было красноречивее всех слов.

На следующий день Молчанов как ни в чем не бывало продолжал прерванные на один урок занятия по математике.

Часть четвертая СОЛДАТСКОЕ ВОСПИТАНИЕ

ТРУДНЫЕ ДНИ

В ноябре 1917 года к Челябинску подошли контрреволюционные войска генерала Дутова. Немногочисленный отряд Красной гвардии был не в силах дать им отпор. Городская дума, во главе которой стояли эсеры, завела переговоры с дутовцами.

Мне очень запомнилось это время…

Вдвоем с другом моим Милей Елькиным идем мы по немноголюдным, заснеженным и уже погружающимся в синие сумерки прямым и широким улицам Челябинска, направляясь к городскому Совету. Многоколонное здание Народного дома, высящееся над городом, вырисовывается перед нами. Сколько часов провел я здесь на заседаниях Совета! И, когда сейчас я увидел, что оно, против обыкновения, не освещено, что окна его черны и лишь бледный свет луны, то показывающейся из-за облаков, то вновь исчезающей, время от времени освещает это здание, я почувствовал вдруг ту тревогу, которую испытываешь, когда опасность грозит самому дорогому и родному. Это был один из критических моментов душевной жизни, подобный тому, какой бывает в жизни природы, когда текучие воды под действием понижения температуры вдруг превращаются в твердый лед…

Мы с Милей пришли в Совет, чтобы записаться в отряд Красной гвардии. Командиром красногвардейского отряда был его старший брат Соломон Елькин.

Соломона Яковлевича мы нашли в маленькой комнате с большим зеркалом, бывшей артистической уборной. При свете керосиновой лампы, отражавшейся в зеркале, он, взлохмаченный, похудевший, вместе с двумя товарищами составлял какой-то документ. Вопросительно подняв на нас глаза, которые казались сегодня еще больше, чем обычно, он окинул нас скептическим взором.