Повести

Едва мы сошли с моста, как прямо в бык, на котором я стоял, с грохотом ударил еще один снаряд. Кудрявцев опять тряхнул меня за ремень (он так и вел меня все время) и засмеялся.

— Чуешь? — сказал он. — Что же ты не шел, ведь из-за тебя и меня чуть не пришибло…

Я вздохнул, взглянул на него.

— Ты молодец, — сказал он серьезно, — показал знание устава и неустрашимость. За это можно похвалить. Однако дело прошлое, но я хочу заставить тебя пошевелить мозгами. С того момента, как мост разбили, скажи, пожалуйста, какой был смысл в том, что ты там стоишь? Пропуска проверять? Если бы ты проявил смекалку и ушел бы сам, я б тебе слова не сказал…

После этого случая Кудрявцев резко изменил ко мне отношение, стал расспрашивать меня, рассказывать о себе. Он уже тогда твердо называл себя большевиком, хотя в партии, кажется, не был.

Мне вспоминается один из наших разговоров. Я говорил ему, как буду жить после того, как победим белых. Я сказал, что стану писателем, изображу всемирное братство народов и гармонию труда и природы… Мысли все великие, и говорил я о них с жаром. Кудрявцев слушал молча и помешивал угольки в костре.

— Хорошую цель ты поставил себе, — сказал он. — Большой, видно, путь у тебя, Либединский…

Я не возражал.

— А ты что будешь делать, когда победим? — спросил я.

Кудрявцев ответил не сразу.

— Мечтаю, как бы подучиться военному делу. Вроде школы офицерской… Ну, а потом… — Он засмеялся. — Ты будешь книги писать, а я останусь в Красной Армии охранять труд и счастье мирных людей.

Я начал ему объяснять то, что сам понимал тогда еще довольно туманно: что не за горами такое время, когда войн вообще не будет.

— На мой век войны хватит! — сказал Кудрявцев медленно и торжественно.

Я и сейчас, словно въявь, слышу его голос.

После случая на мосту я почувствовал себя полноценным солдатом Красной Армии.

ДЯДЯ КОСТЯ

Пятидесятиградусный тихий сибирский мороз, сбившиеся вдоль Великого сибирского пути разбитые, вымерзающие колчаковские войска… Красная Армия наступала стремительно. В декабре 1919 года соединенными силами Красной Армии и партизанских отрядов был взят Новониколаевск (ныне Новосибирск), столица Восточной Сибири.

В тот же день я явился в политотдел дивизии, где нашел своих земляков-челябинцев, и получил там брошюры и плакаты, которые мне казались прекрасными. Я принес их своим товарищам и провел первую свою политическую беседу о международном положении.

Громадное автомобильное имущество бывшей колчаковской армии дало возможность командованию создать новую воинскую часть — автопарк Пятой армии. По этому-то случаю вечером в просторном помещении бывшего склада состоялся митинг военных шоферов. Здесь собрались шоферы, входившие в состав некоторых авточастей Пятой армии, но в подавляющем большинстве были шоферы, служившие в различных частях разгромленной колчаковской армии.

Митинг открыл назначенный комиссаром автопарка невысокого роста, с обветренным лицом усач. Его выразительные карие выпуклые глаза озорно и весело поблескивали. Он сказал речь. Что это была за речь!

Дядя Костя — как потом уважительно и с любовью называл его весь автопарк — счел нужным прежде всего рассказать о себе. Красочно и ярко говорил он о том, как его, деревенского бедняка, призвали в армию и по ограниченной годности определили в кашевары.

— Да, я кашевар! — возгласил он с весельем, пожалуй несколько залихватским. И, переждав смех и иронические возгласы, продолжал: — Вот: как видите, меня, кашевара, прислали к вам комиссаром! Не посмотрели на то, что вы, можно сказать, инженеры…

Тут дядя Костя сказал о профессии военного шофера. Сказал, надо признаться, довольно лестно: «Она-де требует не только искусства вести машину, но и в случае необходимости требует умения ее отремонтировать».

— Ведь в вашей машине чего только нет! — воскликнул дядя Костя. — В ней и электричество работает, и газы бензина! Верно я говорю? Вот почему я и называю вас инженерами. — И снова, переждав веселые, на этот раз одобрительные возгласы и аплодисменты, он спросил — Как же так получилось? Почему меня, который никакой иной машины, кроме походной кухни, не знает, прислали, чтоб я вас учил, чтобы я вас вел и чтобы вы меня слушали?!

С того зимнего дня 1919 года прошло сорок лет, и, как ни впечатляюща юношеская память, я не берусь дословно изложить эту вдохновенную, полную ума и веселой дерзости, народных прибауток и ленинских лозунгов речь.

Разве обязан был наш комиссар сообщать о себе, что в царской армии он служил кашеваром? Но он понимал, что этим сразу парализует всевозможные слухи и смешки по углам о его особе. Да, я кашевар, а вы чуть что не инженеры, но я уже в октябре 1917 года участвовал в Октябрьской революции и усвоил ту науку всех наук, которая прежде всего нужна в революционные времена, — науку, объясняющую, как надо ниспровергать капитализм!