Повести

Черткову очень неприятно было такое обхождение, вовсе неприличное его чину-званию, он несколько раз останавливался на лестнице как бы желая собраться с духом и подумать, каким образом дать почувствовать Шиллеру его дерзость, но наконец рассудил, что Шиллера можно извинить, потому что голова его была наполнена пивом и вином; к тому же представилась ему хорошенькая блондинка, и он решил, что на этот раз ему можно извинить невольное преступление. На другой день поручик Пирогов в 10 часов утра явился как снег на голову в мастерскую оловянных дел мастера. В мастерской встретила его та же хорошенькая блондинка и довольно суровым голоском, который очень шел ее личику, спросила: “что вам угодно?”

— “А, здравствуйте, моя миленькая, — вы меня не узнали? Плутовочка, какие хорошенькие глазки!” — При этом поручик Пирогов хотел очень мило поднять своим пальцем ее подбородок. Но блондинка произнесла [Но блондинка сде<лала>] пугливое восклицание и с той же суровостью спросила: [и произнесла] “что вам угодно?” — “Вас видеть, больше ничего мне не нужно”, — произнес Пирогов, довольно приятно улыбаясь и подступая ближе, но заметив, что пугливая блондинка хотела проскользнуть в двери, прибавил: — “Мне нужно, моя миленькая, заказать шпоры. [сделать шпоры] Вы можете мне сделать шпоры? Хотя для того, чтобы любить, вовсе не нужны шпоры, скорее уздечку [нужно наложить на мои чувства, пылающие к вам]”. Поручик Пирогов всегда, очень бывал любезен [бывал мил] в изъяснениях подобного рода.

“Я сейчас позову моего мужа”, вскрикнула немка и ушла, а через несколько минут Пирогов увидел Шиллера, выходившего с заспанными глазами, едва очнувшегося от вчерашнего похмелья. Взглянувши на офицера, он припомнил, как в смутном тумане, происшествия вчерашнего дня. Он ничего не помнил в таком же виде, как было, но чувствовал, что [чувствовал, как] сделал какую-то глупость, и потому принял офицера с очень суровым видом. — “Я за шпоры меньше не могу взять как пятнадцать рублей”, произнес он, желая отделаться от Пирогова, потому что ему, как честному немцу, очень совестно было смотреть на того, кто видел <его> в таком неприличном положении, потому что Шиллер любил пить совершенно без свидетелей с двумя-тремя приятелями [с двумя-тремя приятелями, так даже, чтобы] и запирался на это время даже от своих работников. [Далее было: но Пирогов к удивлению его согласился в ту же минуту] “Зачем же так дорого?” ласково сказал Пирогов. — “Немецкая работа!” — хладнокровно произнес Шиллер, поглаживая подбородок: “русской возьмет сделать за 2 рубли”. — “Извольте, чтобы доказать, что я люблю и желаю с вами познакомиться, я плачу 15 рублей”.

Шиллер минуту оставался в размышлении: ему, как честному немцу, сделалось несколько совестно. Желая сам отклонить его от заказывания, он объявил, что раньше двух недель не может. Но Пирогов без всякого прекословия изъявил совершенное свое согласие. Немец задумался и стал размышлять о том, как бы лучше сделать свою работу так, чтобы она действительно стоила 15 рублей.

В это время блондинка впорхнула в мастерскую и начала рыться на столе, установленн<ом> кофейниками. Поручик воспользовался этим и, видя задумчивость Шиллера, подступил к ней и пожал ручку, обнаженную до самого плеча. Это Шиллеру очень не понравилось. “Mein Frau!” [Так в рукописи] закричал он.

“Was wollen sie doch?” отвечала блондинка.

“Gehen sie на кухня!” Блондинка удалилась. [Далее начато: Нет, я может не сделаю сам]

“Так через две недели,” — сказал Пирогов. — “Да, через две недели,” — отвечал в размышлении Шиллер: “у меня теперь очень много работы”.

— “До свидания! я к вам зайду!” — “Прощайте”, — отвечал Шиллер, запирая дверь.

Поручик Пирогов не решался оставить надежд своих, несмотря на то, что немка оказала явный отпор. [оказала сопротив<ление>] Он не мог никак понять, чтобы можно было долго ему противиться, тем более, что самая его любезность и блестящий чин, кажется, подавали [мог пода<вать>] ему полное <право> на всякое внимание прекрасного пола. [Далее начато: Чтобы зас<тавить?>] Жена Шиллера была при всей миловидности своей очень глупа, но глупость составляет особенную прелесть в хорошенькой жене. По крайней мере я знаю многих мужей, которые в восторге от глупости своих жен и видят в ней все признаки младенческой невинности. Красота производит удивительные чудеса. Все пороки душевные в красавице, вместо того чтобы произвести отвращение, становятся как-то необыкновенно привлекательны; самый порок дышет в них миловидностью; но исчезни она, — и женщина становится прямо демон и ей нужно быть в двадцать раз умнее мужчины, чтобы внушить к себе если не любовь, то, по крайней мере, уважение.