Повести

Виктор отнял котелок и опять поставил на печку, нагрел до кипения и выставил за порог. Пёс недовольно посмотрел на хозяина, повернулся и, набросав задними лапами снег в котелок, принялся завтракать. Увидев это, старый эвенк вылез из зимовья.

— Ли-и-ис! Чёрт, однако! Слушай! Бери карабин именной «Барс», где еще такой найдешь? Отдай собаку, начальник, очень прошу, отдай!

— Прости, отец, не могу. Он со мной пятый год бродит…

Старик начал придирчиво осматривать Переката: крутую грудь, щупал мускулы ног, давил спину, качал головой, цокал языком.

— Охоту брошу, привезу сучку к нему, женить будем, начальник! Олешек брошу, но привезу. Свадьба будет, щенки будут шибко соболя ловить.

Перекат, поев варево, невозмутимо косил глаз на свата, словно понимая, о чём идет речь, временами тревожно вздрагивал, настораживал в сторону леса уши, взрыкивал. С тоской смотрел вдаль, за дымчатые перевалы.

Он жил своей жизнью, и не было в ней покоя ни днём, ни ночью. Не раз выручал он Козьмина из беды. Нащупывая лапами заметённую снегом лыжню. Брёл впереди и выводил, всего обмороженного, едва живого от голода, к людскому жилью.

Однажды, ещё щенком, отогнал озверевшего от весенней бескормицы медведя, который норовил снять с молоденькой сосенки безоружного геолога. Да разве упомнишь все заслуги и незримую помощь лохматого и верного собрата по скитаньям!

Собаку любят не за породу и древнюю родословную, не за то, что она ловко подаёт тапочки по утрам к постели. В тайге любят собаку строго, без сюсюканья и мелких подачек, без фокусов. Как друга. Как брата.

2

На водораздел поднялись к вечеру. Небольшое болотце окружал густой и тёмный ельник. Над водой носился поздний бекас, то падая на кочки, то взмывая в небо. Пурга повела носом и ударилась в погоню за птицей.

— Совсем дурной собака, не сдержался Николай.

Она отозвалась из ельника тонким и азартным лаем.

— Белку нашла! спрыгнул с оленя Степан и скрылся в зарослях. Вскоре привёл упирающуюся, хрипящую на ремне собаку. Глаза у нее налились кровью, она оглядывалась и рвалась назад. Степан ругался на русском и эвенкийском, лайка виновато прижимала уши, жмурила блудливые глаза. Николай смеялся, раскачиваясь на олене.

— Ты поцелуй её, Стёпка? Поцелуй? Потом сам будешь белку лаять, она ружья стрелять…

— У тебя и такой нет, от тебя все собаки в посёлок бегут, — огрызнулся Степан.

— Они зна-а-ают, цто рапотать заставлю. Увазают…

Прошли перевал, спустились с водораздела к безымянному ключу. Южный склон распадка зарос непролазными дебрями мелкого березняка, северный — обуглен недавним пожаром.

Мрачно чернела пеплом земля, желтела хвоя на подсохших соснах, обугленными рёбрами торчали обгоревшие деревья без веток и сучков. Отряд спустился к ручью, развьючили оленей и начали ставить палатку.

Появилось такое ощущение, что затаборились на кладбище. Косо торчали горелые пни, как надгробья. Запах тлена и дыма закис в воздухе. Хрустели под ногами и рассыпались в прах угли, кремированные останки погибшего леса.

Виктор взял карабин, топор и решил осмотреть скалистый останец, темнеющий ниже по течению ручья. По звериной тропке добрался до него и понял, что, опасения подтвердились.

О прокладке трассы не могло быть и речи. Останец зубчатой стеной запирал долину свалив в ключ огромные каменные глыбы. Подошел Николай. Он прилежно усвоил инструктаж начальника по технике безопасности, что одиночные маршруты запрещены.

К себе это глупое для таёжника правило не применял, а с Виктора глаз не спускал, ходил следом надоедливой тенью.

Проводник молча сел рядом, вытащил из подкладки своей куртки бересту, ловко раздвоил ее ножом, надрезал и дунул. Получился резкий и чистый звук. После третьего свистка посыпались мелкие камешки. Николай скользнул на валун и дернул за собой Козьмина.

На скалу, повисшую над ручьём, спрыгнула кабарга, сердито щёлкая о камень передним копытом. Клыкастый самец изваянием врезался в алое полотнище вечерней зари. Резко щёлкнул выстрел «тозовки», козёл крутанулся на месте, пытаясь удержаться, закачался и упал с уступа.

Судороги пробежали под шкурой, кабарга дёргалась, поднимала голову, пытаясь встать, копытца скользили по мокрым камням. Ужас застывал в глазах, уходил, сменяясь серой дымкой угасания. Виктор вырвал малокалиберку у оленевода и добил животное.

— Зацем патрон загубил?

— Не могу смотреть, когда подранок мучается. Стрелять не умеешь.

Эвенк зло выдернул винтовку, обиделся.

— Собсем баба, нацяльник, будешь жалеть — сдохнешь от голода. Я из «тозовки» медведей бил, собсем обизаешь…

Ужинали жилистым мясом. В палатке комаром попискивала жестяная печурка, горела экономно и ровно. Сохла одежда, шипел закипающий чайник; потрескивала свечка, для экономии натёртая мылом.

Просунув морду в палатку, с интересом следил за людьми Перекат. Глаза его, от жара печки, слипались в дрёме, клонилась голова, вздрагивал и виновато оглядывал сидящих.