Повести

Дед вызвал Семёна на заседание правления в город и отпустил на три дня домой. Вернулся Ковалёв на участок в самую распутицу. Вылез из вертолёта, черпая туфлями грязь, следом выпрыгнула черная лайка с белыми носками на крепких лапах и широкой белой грудью.

Собаки кучей налетели на нее, из лохматого клубка выкатилась одна, вторая, заблажила подмятая хозяйка поселковых собак Динка, и свора рассыпалась. Лайка стояла над поверженной, шерсть на загривке вздыбилась, яростью накалились глаза и ощерились клыки в ворчливом рыке.

— Это тебе, Динка, не щенков трепать у столовой, ишь, как лапы подняла, сдаётся. Твоя, что ли, Семён Иванович? Красавица! — подошёл Лукьян.

— Арго её зовут. На пенсию привёз. Кусок последний с нею в тайге делил, да уставать стала, постарела. В молодости ты бы посмотрел па неё! Черная молния. Эвенки карабин и упряжку оленей давали, разве променяешь…

— Ушлая псина. Свору-то, как разметала. А?

— Ну, как дела, что нового?

— Роем землю, чего ещё нового-то. Бульдозеристов молодых учим — технику мучим. Боремся с паводком. В общем, война — войной, а обедать пойдём, там всё обскажу, — Лукьян потёр грязным пальцем свой облупившийся нос и одарил начальника африканской улыбкой.

На полигоне аврал. Ещё в зимней каменной мерзлоте по левому борту долины была пробита обводная канава.

Река изменила свой путь и бежит по новому месту, огибая развороченное техникой русло. Паводок подмывает дамбы и забивает грязью с торфом вскрытые участки.

Бульдозеры затыкают промоины отвалами, другие волокут пачки леса, подтягивают насыпи грунта со вскрыши и возвращают воду туда, где ей надлежит быть.

Как в растревоженном муравейнике кипит работа, мечутся горные мастера, охрипшие от крика, техника работает слаженно и ритмично.

Лукьян попыхивает сигаретой, невозмутим и спокоен, только глаза под узкими веками скачут, охватывая всё и всё примечая. Губы его потрескались на ветру и покрылись сухой коростой.

— Вчера беда чуть не стряслась, — как-то устало и нехотя пробормотал он, но потом, опережая вопрос, заговорил быстрее: — Канаву ночью рвануло, первым на бульдозере в поток заскочил тот самый Страхов, которого я хотел выгнать.

Машину, как пушинку, развернуло и сбросило в промоину. Не подступиться, одна кабина торчит. Вода под гусеницами торф размывает, на глазах садится бульдозер. Страхов пляшет на кабине, орёт благим матом.

А я на берегу пляшу, не знаю, что делать. Бульдозерист Акулин выручил. Зацепил отвалом трактора здоровущую лиственницу под корневище и, в аккурат мимо кабины, вонзил её вершиной в другой берег. Готов мост! Заглушил дизель, жердь выбрал и снял новенького. Тот аж зубами лязгал.

Тут водичка как рванула дамбу! Ни лиственницы, ни кабины…

— Да-а… Натворили бы дел, — глухо отозвался Ковалёв, — самое больное место на производстве — жизнь человека.

— Ты прав. Пошли в посёлок, Семён, дело сделано.

— А вдруг опять прорвёт?

— Не прорвёт, горные мастера начеку, да и паводок выдохся, пошли.

День и ночь дрожат стекла в посёлке от рёва дизелей. Всё глубже котлованы полигонов, всё выше горы отброшенной породы, но до золотоносных песков ещё далеко. Прибывали всё новые люди, и всё новые бульдозеры выходили из капитального ремонта, ныряли в мачмалу.

Прилетел из артели техрук, дородный мужчина. По слухам, он возглавлял когда-то у Деда на прииске капразведку. Потом обитал на юге и вот, блеснув очками в дверях вертолёта, ступил в грязь таёжного участка.

Андрей Васильевич Семерин насторожил своим многозначительным апломбом, изысканностью манер и платочком в кармашке, а главное, умением, с первых же слов, поставить всех ниже себя. Барская издевка проступала сквозь стёкла импортных очков.

Техрук сразу полез в дела участка, отменяя распоряжения Григорьева и горных мастеров, по-своему расставляя технику. Бегал с рулеткой по вскрыше, скрупулёзно выверяя контуры работ, выставленные маркшейдером.

Есть такая категория людей, которые вечно брюзжат и никому не доверяют, хватаются сразу за всё и ничего не доводят до конца. Но Боже упаси взять на себя ответственность! Они талантливы тем, что всегда находят козла отпущения за свои промахи. И никому не отдадут лавров победы.

Когда терпение иссякло, Ковалёв вызвал по рации председателя. В присутствии гостя попросил унять рьяного помощника. Дед с минуту молчал и хрипло забасил:

— Приедет, разберусь.

Андрей Васильевич дёрнулся, выхватил трубку и начал оправдываться тонким, истеричным голосом. Петров терпеливо слушал, хрюкал из динамика, потом спросил:

— Когда ты мужиком станешь? Двадцать лет знаю, а как услышу голосок, так и охота за сиську подержаться. Всё хнычешь да жалуешься.

Семерин притих, вроде бы и не было конфликта, оставил в покое горное дело и принялся пересчитывать запасы на геологических картах и разрезах. Работал усидчиво и дотошно, тщательно заносил в свой блокнот столбики цифр.

После работы аккуратно прятал в портфель тонко заточенные карандаши. Воронцов знал техрука давно и, как-то по дороге на полигон, предостерёг начальника участка: