Повести

Снова из лесу донесся визг. Бабы так и присели. А та, что в кустах была, жалобно застонала.

 — Матушки, еще безо время родит! — сказала Степанида.

 — А за коим чертом с брюхом ее поперло?

 — Н–на, ей как раз веники и нужны. Крапивой, что ль, будет париться?

 — А теперь чем? Ни веников, ни мешка. В лесу бросила.

 — Дадим ей по два.

С правой стороны леса в степь выметнулось пять баб. Они тронулись куда-то в сторону, утопая в траве. Они бежали, размахивая руками, и все кричали, хотя за ними никто не гнался. Бабы, стоявшие возле пас, сами еле успев отдышаться, уже смеялись.

 — Во–он, кума Марья дует! Ее на стоялом жеребце через неделю не догонишь.

 — За ней никак Натаха Долговяза. Ба–атюшки, как скачет! Небось все голяшки ей травой обшмыгало.

 — А чью-то чуть–чуть видно.

 — Марфутка. Ей что, лягет в траву, и не видать.

 — Куда же их понесло?

 — Прямо к оврагу, в ивняк.

 — А мешки-то где у них?

Мешков, верно, у них не было. Это плохо. И мешка жаль, если он хороший, и по мешку узнают — кто ходил в лес. Тогда штраф.

 — Много там вас было? — спросил дядя Федор.

 — С десяток, — ответила Степанида.

 — Э–эх, вы! Десять дур не могли управиться с двумя! Вы бы как-нибудь за лошадей, да глаза им хлестать. А то стащили бы объездчиков, да вениками по заду. Выпарили бы их, как следоват.

 — За это в каталажку!

 — Какая каталажка! Нынче время такое: наш брат, мужик, барских кобелей на кол сажает!

Еще выскочили три бабы и два парня. Они тоже бежали к нам. Через некоторое время из леса показались двое верховых.

 — Бабы, бегите! — крикнул дядя Федор.

Бабы упали в канаву и замерли.

 — Ну, тогда лежите тихо… Петька, пойдем!

Куда зовет меня дядя Федор? Хотя вины за мной и не было, но я испугался не на шутку. Старик быстро зашагал навстречу верховым. Они свистели, улюлюкали, грозили нагайками, а три бабы и два парня ударились теперь по направлению к нашему стойлу. Верховые ехали уже шагом.

Старик остановился, опершись на дубинку. Я стал рядом.

 — Ты кто? — подъезжая, крикнул первый, с черной бородкой, с горящими глазами. Гнедая лошадь его грызла удила.

 — Я, родимы, кто? Я — пастух. А вы кто?

 — Не видишь? Объездчики!

 — А–а, объездчики! Лес, что ль, караулите?

 — Караулим, старик. Баб гоняем. Веники воруют.

 — О–о, бабы — они, как коровы, баловливы. Все бы им веники, все бы париться, — проговорил дядя Федор.

Объездчики, видимо, непрочь были еще перекинуться словом.

 — Ягоду тоже рвут, траву мнут.

 — И ягоду порвут эти бабы, — согласился дядя Федор и будто совсем рассердился: — Траву тоже помнут.

 — Вот и гоняем.

 — Гоняйте, родимы, караульте. На то вы и служивые у барыни. Это у вас что на седле-то сзади? — спросил он, когда гнедая лошадь внезапно обернулась и попыталась достать траву.

 — Мешки отобрали. Веники выбросили, а мешки повезем в контору. Только не знаем, из какой деревни бабы.

 — Да, деревень много, а лес один — господский, — согласился дядя Федор. — Вот и обижают старушку барыню. А барыне покой нужен.

 — Верно, старик, — ответил второй объездчик. — Ты баб тут не видел?

 — Как не видать, видал.

 — Где они?

 — А вот в ту сторону тронулись.

 — Не те. С мешками были три бабы.

 — С мешками?! — удивился дядя Федор. — Не–ет, таких не было. Они где-нибудь, ведьмы, в лесу под кустом сидят.

 — Попробуют вот этой! — погрозился второй объездчик нагайкой. — Попорю я их.

 — Это ты, родимый, справедливо, — поддержал дядя Федор. — Бабе такая штука в самый раз. А то — чистехи какие нашлись, веники нужны, париться захотели! Нет бы ходить в грязи, во вашх, как полагается крестьянскому сословию, а они, гляди, париться! Чай, не господа. Вот в пруд окунись, как корова, и тебе всяко там удовольствие.

 — Молодец, старик! Чужого брать нельзя, будь оно казенно, будь господско, — сказал первый объездчик, и дядя Федор охотно с ним согласился.

 — Народ пошел без понятиев… Без думки в голове, — продолжал дядя Федор. — Взять веники! Разь не обидно старухе барыне, коль веники в ее лесу ломают? Небось сама она, родимая, дай бог ей здоровья, попариться любит. А тут поломают и ей не оставят. Зачивреть может барыня, завшиветь, жира могет лишиться.

 — Постой, постой, старик, ты что-то не того!.. Почем ты знаешь — парится барыня или нет. Ты видел? — спросил второй.

 — Нет, не видел, родимый. Вы-то небось тоже не видели?

 — И мы не видели.

 — О том и говорю: никто барыню не видел, и глаза наши недостойны глянуть на ее светлое лицо. Вы перед ней, как пес Полкан передо мной. Злой, а в глазах покорность, потому как я хозяин. Так и вы перед барыней. Вроде как Полканы.

 — Ты, старик, что-то опять понес. Ты зачем сюда шел?

 — Шел зачем? — переспросил дядя Федор и глянул на меня: — Упредить, чтобы вы коров не попужали. Они, коровы, не любят, когда их тревожат.

 — Врешь ты, старик. Ты, видать, плут. Тебе взбучку хорошую бы дать, — сказал второй.

 — О–ох, родимый, меня много били, и я многих бил: не привыкать мне к этому. А шел я вас вот в чем упредить: мужики побить вас могут. Изувечить! Они, мужики, у нас теперь такие, никого не боятся.

 — Мы при исполнении своих обязанностей.