Повести

- Покупай! - закричал Утемиш-Гирей. - Золотое дело знает, серебряное дело знает! Хорош ясырь! Мастер-ясырь!

- И впрямь, - вслух подумал купец, - не худо бы купить, свезти в Москву, царю в подарок. Ромашке Бекману про таких мастеров и наказ дан...

Сторговал. За восемьдесят рублей пошел итальянец.

- Так молвишь ты - в Астрахань пошел Махмет? - спросил купец, уходя.

- В Хазторокань! В Хазторокань! - закричал Утемиш-Гирей. - Один раз сказал правду, два раза - тоже правду; еще спросишь - брехать начну!..

А Ивашку купил тощий турок, торговавший дынями в Стамбуле. На галере его пахло табаком и шафраном. Звали тощего турка Мус-Мух.

- Мир и спокойствие царили в землях шаха Аббаса, когда прибыл к нам Мухаммед-ага, великий чауш Турции, и с ним триста благородных особ. Посол просил отправить двенадцатилетнего сына шаха Софи-мирзу в Стамбул, где ему будут оказаны большие почести. Но шах, зная коварство оттоманских государей, велел вырвать у посла бороду (это был старый долг). Тогда же прибыл ко двору шаха англичанин, по имени Антоний Шерли, человек великого ума, хотя и малый ростом и притом любящий роскошь на чужой счет. Он сказал, что, будучи известен всем христианским государям, послан спросить шаха Персии: не заключит ли он с ними союз против султана - общего врага?..

Так, оглаживая розовую бороду, говорил в Астрахани, в доме Али-бека, знатный перс из свиты посольства, отправленного через Московию к разным иноземным дворам.

Урух-бек (таково было имя посла) сидел на горе парчовых подушек и говорил тихим, ровным голосом. В бороде его запуталась вишневая косточка. Персы слушали его молча, чинно, как на молитве. И один только суетился юркий старенький Али-бек.

В стороне от персов держался гость - московский купец, приехавший из Азова.

Он долго сидел, зевая и томясь длинной, непонятной для него речью перса. Наконец Урух-бек умолк, и купец решился заговорить.

- Утемиш-Гирей... - сказал он, подходя к хлопотавшему вокруг гостей Али-беку, - Утемиш-Гирей сказывал: знаешь ты, где Махмет-Сеита сыскать можно. Да он же, Махмет, с тобою торг ведет.

- В-вах! - закричал перс и выбросил ладони обеих рук кверху. - Море твоего Махметка носит! В Испагань Махметка ясырь повез!

Купец вспотел и так рванул себя за бороду, словно она была чужая.

- Следом пойду! - глухо проговорил он. - Где-нибудь да сыщу его, псарева сына! Чтоб под ним земля горела на косую сажень! Черт!..

Али-бек засмеялся. Купец, взглянув на гостей, спросил:

- Што за люди? Пошто у вас ныне персов много стало?

- Шах в Москву послов шлет, - тихо сказал Али-бек.

- В Москву?.. - Купец потоптался на месте и молвил: - Толмача близко нет ли?

Али-бек покричал за дверь, и тотчас в горницу вошел толмач.

- Персам, што сидят в углу, - сказал купец, - таково молви: есть-де у меня на Гостином дворе знатный ясырь - иноземец, чеканного дела мастер. У царя Бориса в таких людях нужда. Я-де в Испагань хочу ехать, и мне его прохарчить никак не в силу. Пущай везут ясыря с собой в Москву. А в цене-де сойдемся, я и товаром могу взять...

Толмач, поклонившись, обернулся и, мягко скользя по ковру, подошел к Урух-беку. Согнувшись колесом, он приложил руку к губам, ко лбу, к груди...

КАВАЛЕР ОРДЕНА ПОДВЯЗКИ

Борис многое хоте в народе

искоренити, но не возможе отнюдь.

"Новый летописец"

1

"...Пресветлейший государь, царь и великий князь Борис

Федорович... холоп вашего царского величества Ромашка Бекман челом

бьет...

Как я, холоп вашего царского величества, приехал в Ригу, и я

спрашивал со знакомцы своими, есть ли в Риге доброй дохтур; и мне

сказали, что есть в Риге четыре дохторы ученые и дохторскому делу

навычны, а лутчей из них имянем Каспарус Фидлер".

Тысяча шестьсот первый год пришел незапамятной лютью: хлеб, поднявшись, стоял зеленый, как трава...

Вызванный в Москву доктор Каспар Фидлер оказался болтливым немцем. Он тотчас заговорил о своей жене, об опасных русских дорогах, о том, что их, Фидлеров, три брата - один в Кенигсберге, а другой в Праге, - и что все они рады служить московскому царю... Борис лежал на кровати, откинув вышитое, с атласной гривой одеяло - травы и опахала по малиновой, желтой, зеленой "земле".

Набитый хлопчатой бумагой тюфяк глубоко западал под его грузным телом. Пристяжное ожерелье было расстегнуто, обнажив на шее трудное биенье боевых жил.

Семен Годунов и Василий Шуйский стояли по правую и левую руку немца. Фидлер, бережно заголив больную ногу, осмотрел сустав.

- Недуг приключился от долгого сиденья и холодных питей, - важно сказал он. - Главная же болезнь государя - меланхолия, то есть кручина.

- Государю заботы на всяк день довольно, - со вздохом сказал Шуйский. - То гляди за рубеж: не было б какого умысла от поляков, да и в Москве гляди - не шептали б людишки невесть што.

Годунов медленно повернул к Шуйскому лицо и опустил веки. То было знаком самого страшного гнева. Шуйский попятился, заморгал и стал боком быстро выходить из палаты. Царь не открывал глаз, пока он не вышел вон.