Повести

Вначале они шли тем же лугом, через который бежали ночью Борис и Генка, потом, хрустя стерней, полем, тоже уже знакомым Генке и Борису, хотя ни тот, ни другой совершенно ничего не узнавали тут этим ранним, пронзенным солнечными лучами утром; сейчас светло казалось не только от солнца и чистого неба, но от каждой взблескивающей от ночного дождя стернинки, даже как-то неловко было мять их, сбивать с них эти мелкие хрусталики-капли; все большое-большое поле было похоже на огромное сырое полотно, расшитое хрустальным бисером, а влажные волны воздуха, накатываясь на ребят, обдавали их сытным ароматом набухшей от воды земли и давно скошенных хлебов.

— Ты как себя, Зойка, чувствуешь? Мы не очень быстро идем? — спросил с заботливой строгостью, как и подобает капитану, Роман.

— Отлично! — рдея щеками, попыталась засмеяться Зойка. И поняв, что все не очень ей верят, сочувственно поглядывают на нее, все же сумела рассмеяться и, видимо, для того, чтобы доказать всем, что она уже здорова, несколько раз подпрыгнула, тяжело отталкиваясь не очень-то послушными, плохо пружинившими ногами о набухшую влагой землю, и даже попыталась пробежаться. Но тут же, запыхавшись, добежала лишь до Генки, ждущего впереди других в каких-то десяти метрах.

— Ты чего это гасаешь, болезная? — кривляясь, усмехнулся Генка.

— А что, разве нельзя?

— Тебе нельзя.

— Подумаешь, всем можно, а мне нельзя. Чем это я хуже других? — с вызовом и обидой проговорила она.

Генка не ответил, а лишь фыркнул коротким презрительным смешком.

— Чего молчишь, язык отобрало, что ли? Чего фыркаешь, как хорек? — рассердилась Зойка.

— Это я не на тебя, — снова фыркнул Генка, — это я просто вспомнил одну историйку, которая случилась, когда я с братеником в турпоходе был… Вспомнил, как я проучил одного чемпиона и…

— Ты уже сто раз рассказывал об этом, — перебила его Зойка.

— …одну вредную девчонку, — договорил Генка.

— И про нее уже рассказывал.

— А я не про ту, я про другую!..

— Не надо мне про другую, — нахмурилась Зойка. — Ты лучше скажи, вот… про чемпиона я уже не раз слыхала, а про ту пигалицу, что с ним была, ты говорил впервые… Скажи честно, выдумал все или… только честно, когда она упала, взял на руки, да?

Генка пожал плечами и уже не фыркнул, а прыснул своим обычным смехом:

— Не знаю, не помню. У меня таких мелочей в жизни было о-о-громное количество. Всего не упомнишь…

— Огромное коли-и-чество! — передразнила его Зойка. — Врунишка ты! — и отвернулась от него, поотстала.

Генка хотел ей что-то ответить, но Зойка уже была среди ребят. Те догнали его, теперь все шли не гуськом, а в ряд, так как показалось шоссе, и ребята почему-то заторопились к нему, как бы боясь, что вот-вот прозевают автобус.

Но автобус еще долго не показывался, шоссе в этот ранний утренний час было пустынным.

Это шоссе вело прямо к городу, домой и, казалось бы, должно было развеселить ребят, поднять у них настроение. Однако намокшее, черно-серое, оно показалось всем очень грустным, и поэтому, когда ребята остановились у столба с желтой дощечкой, на которой виднелась полустертая буква «А», все вдруг печально и устало притихли, всех внезапно обволокла непонятная грусть и тревога.

У кромки шоссе, в канаве с водой, росли кустистые вербы; в их обезлистившихся ветвях звонко били синицы. «Ци-цим-били, ци-цим-били», — вызванивали они. Зойка, чувствуя, что слипаются глаза, спросила, тряхнув головой:

— А интересно, почему синицы громче и звонче поют не летом, а весной и осенью?

Ей никто не ответил. А спустя некоторое время заговорил Роман, но не о синицах, а совсем о другом:

— Не надо говорить нашим родителям, что мы тонули, — сказал он. — Во-первых, другой раз не пустят, во-вторых, разволнуются…

— Не надо, — согласилась Зойка.

Остальные промолчали, но это был тот случай, когда молчание — знак согласия.

— А все-таки здорово мы тонули! — громко и весело рассмеялся Генка. Борис произнес с легким вздохом:

— А что я отвечу дедушке, когда он спросит, где же палатка, которую он мне подарил?

— Скажи, что сгорела, пожар был! — ответил Генка.

— Чокнулся! — покачала головой Наташа. — Да если выдумать про пожар, моя мама тут же разрыв сердца получит!

— Что-нибудь придумаем, — сказал Роман и подумал о своих: если его родители узнают, что он тонул, они почувствуют себя далеко не лучше, чем Наташина мама.

— А ты не забыл обещанную мне «Неразгаданные тайны»? — спросила Зойка у Генки. — На два дня мне всего ее дали, а она, бедняжка, на дне реки теперь лежит…

— Раз сказал, значит, сделаю, — ответил Генка и снова засмеялся. — Только вот кто мне братеников охотничий нож достанет?!

— Конечно же, нас будут бранить, что мы все растеряли, — сказала Наташа. — Но мне почему-то ничего этого почти не жаль. Может, потому, что эти день и ночь, когда мы пробыли все вместе, были очень хорошими… Вот моя мама говорит: человек каждый день что-то теряет и каждый день что-то находит. И день бывает тогда счастливым, когда то, что найдешь, дороже того, что потерял…