Повести

Но пусть! Что-то грозное, неотвратимо подступавшее к нему, вдруг стало быстро отдаляться, Рыбак

глубже вздохнул и почувствовал, как сзади дернули его за руки. Но он не оглянулся даже. Он мощно

почувствовал только одно: будет жить! Развязанные руки его вольно опали вдоль тела, и он еще

неосознанно сделал шаг в сторону, всем существом стараясь скорее отделиться от прочих, - теперь ему

хотелось быть как можно от них дальше. Он отошел еще на три шага, и никто не остановил его. Кто-то из

начальства повернулся, направляясь к воротам, как сзади раздался крик Дёмчихи:

- Ага, пускаете! Тогда пустите и меня! Пустите! У меня малые, а, божечка, как же они!..

217

Ее исполненный дикого отчаяния крик снова заставил всех остановиться, и ближе других к ней

оказался Портнов. Высокий немец недовольно прокартавил что-то, и следователь взмахнул рукой.

- Ведите! - сказал он и повернулся в сторону Рыбака. - Вы подсобите тому, - вдруг указал он на

Сотникова.

Рыбаку это мало понравилось, от Сотникова теперь он хотел бы держаться подальше. Но приказ есть

приказ, и он с готовностью подскочил к недавнему своему товарищу, взял его под руку.

Сквозь настежь раскрытые ворота их повели на улицу. Полицаи с винтовками наготове шли по обе

стороны. Начальство, растянувшись, приотстало, пропуская их впереди себя. Первым шел Петр -

высокий и старый, с белою, без шапки головой и заломленными назад руками. За ним, давясь плачем,

тащилась Дёмчиха. Рядом в какой-то темной, с чужого плеча одежке с длинными рукавами быстренько

семенила босыми ногами Бася.

Рыбак поддерживал под руку Сотникова, который как-то на глазах сник, еще больше осунулся и,

кашляя, медленно тащился за всеми, сильно припадая на раненую ногу. Почерневшая его стопа, будто

неживая, костяно ковыряла пальцами снег, оставляя на нем неестественные зимой отпечатки. Он

молчал, и Рыбак не отважился заговорить с ним. Идя вместе, они уже оказались по разные стороны

черты, разделявшей людей на друзей и врагов. Рыбак хотя и чувствовал, будто виноват в чем-то, но

старался себя убедить, что большой вины за ним нет. Виноват тот, кто делает что-то по своей злой воле

или ради выгоды. А у него какая же выгода? Просто он имел больше возможностей и схитрил, чтобы

выжить. Но он не изменник. Во всяком случае, становиться немецким прислужником не собирался. Он

все ждал, чтобы улучить удобный момент - может, сейчас, а может, чуть позже, и только они его увидят. .

18

Сотников ясно понял, что ровным счетом ничего не добился. Его намерение, так естественно

пришедшее к нему ночью и почти принесшее ему успокоение, лопнуло как мыльный пузырь. Полиция

была марионеткой в руках у немцев и совершенно безразлично отнеслась к его показанию - наплевать

ей на то, кто из них виноват, если прибыл соответствующий приказ или появилась потребность в

убийстве.

Едва держась на ногах, он ослабело тащился за всеми, стараясь не слишком опираться на чужую

теперь и противную ему Рыбакову руку. То, что произошло во дворе полиции, совершенно сокрушило его

- такого он не предвидел. Безусловно, от страха или из ненависти люди способны на любое

предательство, но Рыбак, кажется, не был предателем, как не был и трусом. Сколько ему

предоставлялось возможностей перебежать в полицию, да и струсить было предостаточно случаев,

однако всегда он держался достойно. По крайней мере, не хуже других. Видно, здесь все дело в

корыстном расчете ради спасения своей шкуры, от которого всегда один шаг до предательства.

Сотникову было мучительно обидно за свое наивное фантазерство - сам потеряв надежду избавиться

от смерти, надумал спасать других. Но те, кто только и жаждет любой ценой выжить, заслуживают ли они

хотя бы одной отданной за них жизни? Сколько уже их, человеческих жизней, со времен Иисуса Христа

было принесено на жертвенный алтарь человечества, и многому ли они научили это человечество? Как и

тысячи лет назад, человека снедает в первую очередь забота о самом себе, и самый благородный порыв

к добру и справедливости порой кажется со стороны по меньшей мере чудачеством, если не совершенно

дремучей глупостью.

Сотников понемногу приходил в себя, его начала донимать стужа. От слабости на лбу выступил пот,

который не сразу высыхал на морозном ветру, и голова оттого стыла до ломоты в мозгу. И вообще,

студеный ветер, кажется, начисто выдувал из него остатки накопленного за ночь тепла, тело опять начал

сотрясать озноб. Но Сотников старался дотерпеть до конца.

На пустой местечковой улице они перешли мосток, дальше с одной стороны начинался узенький

огороженный скверик с несколькими рядами тонких, стывших на морозе деревцев. Впереди на пригорке

высился белый двухэтажный дом; широкое полотнище фашистского флага развевалось на его углу.