Повести

оставался еще открытый и опасный пригорок-ложка с другой стороны, но этот пригорок все-таки был на

некотором от них отдалении. Оттуда их могли не заметить даже и при свете ракет.

Все время лейтенанту не терпелось встать и оглянуться, как там, в хвосте, не слишком ли

растянулись последние. Теперь очень важно было держать всех в одном кулаке, в такой ситуации

разобщенность граничит с бедой. Правда, в случае чего там есть кому распорядиться: последним полз

Дюбин, кажется, в общем неглупый человек, раза в полтора старше самого лейтенанта. Но Дюбин был из

запаса. И хотя характером его бог не обидел, но хватит ли у него чисто фронтового умельства?

Ивановский, сам кадровый командир, испытавший все муки войны с ее самого первого июньского дня,

несколько не доверял запасным и, чтоб было вернее и надежнее, обычно старался часть возложенной

на них ноши переложить на себя. Сегодняшняя его короткая стычка со старшиной, предложившим

повременить с переходом, оставила неприятный осадок у обоих. Лейтенант не терпел делить свою

власть с кем бы то ни было да еще в таком деле, где он целиком полагался лишь на себя, свою

сообразительность и решимость. Пока, в общем, все обходилось, повезет - обойдется и дальше, и тогда

он как-нибудь при случае напомнит Дюбину...

Сзади в борозде рыхлого снега сипато зашептал Лукашов:

- Теперь куда, товарищ лейтенант?

- Тихо! Как там сзади?

- Да ползут. Шелудяк вон отстает только...

Опять Шелудяк! Этот Шелудяк еще в батальоне именно своей мешковатостью вызвал недовольство

лейтенанта, но в суматохе скороспешной подготовки Ивановский просто выпустил его из виду, подумав,

что человек он здоровый, выдюжит. К тому же группе необходим был сапер, и выбора никакого не было,

пришлось брать первого попавшегося под руку - этого вот немолодого и мешковатого дядьку. Но война в

который уж раз убеждала в необходимости, кроме обыкновенной силы, еще и умения, тренировки.

Впрочем, тренировки у них не было никакой, на нее просто не хватило времени.

Целый день начальник разведки с начальником особого отдела пересматривали и утрясали списки,

подбирали людей, и, когда наконец составили группу, ни о какой тренировке нечего было и думать.

Оставив на месте лыжи, Ивановский обошел Лукашова и пополз по его следу назад. Шелудяк

действительно оторвался от сержанта и теперь устало и грузно гребся в снегу, задерживая собой

остальных. Лейтенант встретил его тихим злым шепотом:

- В чем дело?

- Да вот вспотел, чтоб его! Скоро ли там, чтоб на лыжи?

- Живо шевелитесь! Живо! - подогнал он бойца.

Покачивая задранным задом, навьюченный под маскхалатом тяжелым вещмешком со взрывчаткой,

Шелудяк на четвереньках пополз догонять сержанта. За ним подались и остальные. Лейтенант пропустил

мимо себя Хакимова, Зайца, Судника, еще кого-то, чьего лица он не рассмотрел под низко надвинутым

капюшоном, и дождался старшину Дюбина.

- Что случилось? - спросил тот, ненадолго задерживаясь возле Ивановского. Лейтенант не ответил.

Что было отвечать, разве не видно старшине, что группа растянулась, нарушила необходимый порядок, к

которому имел определенное отношение и старшина как замыкающий.

- Кто стучал в хвосте?

- Стучал? Не слышал.

Ну, разумеется, он не слышал. Ивановский не стал продолжать разговор, замер и прислушался.

Поблизости, однако, все было тихо, наши на пригорочке с сосняком настороженно молчали, молчали

впереди и немцы. Девять бугристых тел в белых, пересыпанных снегом халатах ровно лежали в

разрытой ими снежной канаве.

- Надо слушать, - коротким шепотом заметил Ивановский. - Сейчас переход. Чтоб мне ни звука!

Старшина промолчал, и лейтенант на четвереньках быстро пополз вперед, обходя бойцов. Он не

видел их лиц, но почти физически ощущал их настороженные, полные ожидания и тревоги взгляды из-

под капюшонов. Все молчали. Обгоняя Шелудяка, который, виновато сопя, распластался в борозде,

Ивановский строго потребовал:

- Изо всех сил! Изо всех сил, Шелудяк! Понял?

Лейтенант выполз в голову своей, теперь уже подтянувшейся пластунской колонны и снова пополз в

самом глубоком снегу на краю кустарника. Одною рукой он волочил по снегу лыжи, другой - автомат;

55

сумка с автоматными дисками сбивалась с бедра под живот, и он то и дело отбрасывал ее за спину. В

снегу он напоролся на какую-то кучу хвороста, который звучно затрещал в ночи; зацепившись за что-то,

порвался маскхалат; застряли в снегу лыжи. Чертыхаясь про себя, лейтенант минуту выпутывался из

этой ловушки, потом взял в сторону, несколько дальше от кустарника. Где-то тут недалеко должен был

повстречаться ручей, впадавший в речушку; от ручья начинался самый опасный отрезок пути в разрыве

немецкой линии.

До ручья, однако, он еще не дополз, когда впереди и совсем близко звучно щелкнуло в воздухе,