Повести

Пляшут, пляшут: конца нет!.. Когда же будет шабаш этому проклятому котильону? Начальник Ивана Ивановича, согласно заключенному с Анною Петровною договору, регулярно является в залу после всякого роббера, чтоб любезничать с оною Олинькою: он хочет действовать по трактату. Нельзя же лишать его прав и преимуществ избранного предписанным порядком жениха без всякого законного основания!.. Он уже догадывается, что по сему обстоятельству должны происходить какие-то злоупотребления, противозаконные действия, непозволительные поступки, ни с чем не сообразные меры, но никак не может подвести точных справок, не зная котильонного регламента. Если б он спросил у меня, я сказал бы ему напрямик, что молодые шалуны загнули ему крючок, но крючок весьма законный, не подлежащий суду, ни штрафу: попросту «дело сие взято на проволочку!..» Его соперник, сделавшийся предводителем котильона, чтоб долее обладать его Олинькою и, вероятно, по согласию с нею, беспрерывно выдумывает новые фигуры, разнообразит удовольствие, представляет роскошь всякий раз в другом виде, и пылкая беззаботная молодежь с жадностью бросается на счастливые его изобретения: грабит их, тешится ими, резвится, хохочет; выжимает сладость из забавы до последней капли и пляшет, пляшет, пляшет, а господин с огромною звездою нюхает табак и скучает. Это ужасно! так поддеть старого доку!..

Олинька опять розовая, опять белая, счастливая; опять затмевает все в зале своею красотою. Глаза ее горят, сердце горит, душа горит тоже. Надо быть женщиною, чтобы так быстро переходить от одного состояния к другому. Олинька была женщина. Недавно она считала себя несчастнейшею в мире; теперь считает себя его обладательницею. Она уже не страждет отвращением; небесная радость разлита по всему ее телу. Она видит любовь в глазах своего кавалера, чувствует ее в его прикосновении и почти уже не скрывается, что его любит, что любит его вдвойне, втройне — и на свой счет, и назло этому господину, и наперекор маменьке. Страсть вспыхнула в ней со всею силою чрезмерно раскаленного пара, который опрокинул и поднял на воздух придавлявшую его тяжесть.

В промежутках танца она много наслышалась тонких намеков, остроумных похвал, насыщенных легкою нежностью приветствий; много накраснелась, много насказала ответов, еще более дозволила догадываться. И — кто бы подумал! — она даже призналась, что вон там, этот господин со звездою, смуглый, высокий, гадкий — который нюхает табак — который на нее смотрит, который, слава богу, вот теперь ушел из залы, — что он ее смерть, что она терпеть ого не может, что она, если станут ее так преследовать...

Опять новая фигура!.. Они, видно, не намерены сегодня кончить этот безбожный танец! Как тут быть?.. Тимофей Антонович пошел сыграть еще два роббера в вист. Между тем здесь пляшут, между тем смеются, шутят, злословят, вздыхают, сплетничают, пересмеивают, лопаются с зависти и утопают в блаженстве.

Извольте! вот конец котильону. Теперь можете делать, что угодно.

Олинька, вся в огнях, пошла гулять по покоям, освежая себя легким, прозрачным, как самый ветер, опахалом. Граф П*** разговаривал в зале с некоторыми своими знакомцами и следовал за ней взором в длинной перспективе комнат. Пять или шесть минут времени прошло в этом положении, как вдруг он приметил...

— Барон!.. сделай мне дружеское одолжение...

— Что прикачнете, любезный граф?

— Попроси хозяйку на кадриль.

— Она не танцует.

— Танцует!.. Уверяю тебя, что она танцует. Она ужасно любит танцовать. Ты обяжешь меня чувствительно... Она даже прекрасно танцует... увидишь!.. Поди только, возьми ее...

— Но я боюсь, что она мне откажет.

— Не откажет! я отвечаю. Иди же скорее!.. Я тебе отслужу: в другом месте, когда ты прикажешь, на твой счет буду всю ночь танцовать с хозяйкою, хотя б ей было отроду лет за триста...

— Если в том дело, я исполню твое желание.

— Только танцуй же с нею долго!.. как можешь долее!..

— Хорошо! — отвечал я ему и пошел ангажировать Анну Петровну, которая, как предугадал волокита, с радостью приняла мое предложение и не думала отказывать. Граф П*** неприметно ускользнул из залы, как скоро начались кадрили. Он прошел несколько комнат, в которых уединенно сидели по углам старики и деловые люди с рюмками мороженого пуншу в руках, рассуждая о старых временах и новых штатах; проникнул еще далее и нашел только каких-то супругов, поселившихся на диване и занятых приведением в ясность счета своему поведению с самого начала бала; перешел в следующую комнату и уже но застал в ной никого. Беспокойство им овладело: он не знал, что делать...