Повести

И вот теперь, рассказывала Лина, они лишились своего заводилы: Сережку призвали в армию. Ну и поскольку он музыкант, его определили было в музыкальный взвод. Однако перед самым отправлением в часть, в военкомате, заявился к новобранцам некий майор и грозным голосом спросил: «Это кто же среди вас верит в бога?» — «Я!» — сказал Сережка и поднялся с места. Майор оглядел его с ног до головы и отрубил: «В стройбат!»

— Мы провожали Сережу, — рассказывала Лина. — Народу было! Никого так не провожали, как Сережу. Его там, на вокзале, спрашивают: «Кто такие тебя провожают?» — А он говорит: «Это моя семья, мои братья и сестры…» — по всему облику Лины было видно, что она очень гордится поведением Сережи и единством всей их «семьи».

«Страдальцем он, выходит, стал в их глазах, — обмозговывал теперь рассказ Лины Климов. — Они даже как будто рады, что на случайном примере с Сережкой подтверждается их теория, их догма — «мы должны быть гонимы“. Тот факт, что слабаку Сережке придется хлебнуть в стройбате мурцовки, их волнует меньше всего. Им наверняка вообще не жалко парня, не он тут важен, важно то, что подтверждается теория. А иначе какая же секта, если не будет со стороны всех остальных людей гонения? Оно им просто необходимо, это «гонение“!.. Да и майор тоже хорош!.. Возомнил себя этаким ретивым атеистом, а вышло так, что подарочек баптистам преподнес…»

«Чады божии, — читал далее Климов, — должны не уходить из мира, но, будучи в мире, быть «не от мира“». Баптист не должен бежать в пустыню, говорилось в брошюре, он должен создать эту пустыню в себе. «Пустыня — это прекрасная школа для нашего внутреннего человека. Наедине с Господом — вот сущность пустыни». Работая на производстве или занимаясь умственным трудом, говорилось дальше, баптистская молодежь должна помнить, что истинное ее призвание, если она хочет принести пользу человечеству, не здесь, в общественно полезной деятельности, а в работе на ниве божьей…

«Что же получается? — думал Климов. — Вроде и живут и работают как другие люди, но все это формально… Вроде и со всеми вместе, а душа–то отдельно ото всех… Руки вроде и работают, а душа–то в это время «наедине с Господом«…»

Только теперь Климову стали до конца понятны слова Лины, которые она сказала ему в мастерских, слова о том, что свое дело, мол, не обязательно любить, лишь бы норму выполнять, задание. Теперь только стало понятно ее раздражение, когда он, возмущенный таким «формализмом» молоденькой девушки, пытался втолковать ей мысли о любви к труду, к своему делу. Вот, оказывается, откуда ее философия! Из наставлений, из морального кодекса, так сказать, баптистов… Душа–то, действительно, у человека одна, и если она отдана богу, то что же отдавать людям, что же вкладывать в свое дело?..

«Но ведь все наше государство, — думал Климов, — все наше общество держится именно на людях, которые трудятся с душой, относятся к своему делу творчески, а не формально, чувствуют себя хозяевами своей жизни, своей страны… Именно такие люди и есть соль земли, именно они и двигают общество вперед, они и достойны всяческого восхищения, им–то и хочется подражать, учиться у них…» — Климов очень разволновался и все ходил, ходил по комнате взад и вперед. Именно этот «формализм» баптистов был особенно для него неприемлем, именно тут ему виделась самая серьезная ущербность баптистов. Ведь то, как человек трудится, — не шуточки, это самое главное в человеке, это его суть. Да будь он меломан из меломанов, театрал из театралов, будь он знатоком поэзии и живописи, хорошим семьянином и вообще милейшим человеком, но если у него нет главного — любви к своему основному делу — он пустышка, человек «без стержня», грош ему цена…

«Каким бы я хреновым по вашим, баптистским, догмам ни был человеком, — думал Климов, — у меня есть главное — я люблю свое дело, люблю жизнь, люблю людей, а не создаю «пустыню“ в самом себе, не упиваюсь своей обособленностью и отдельностью…»

Теперь Климову стало понятно и пристрастие Лины к стихам об одиночестве, о пустыне, об одиноком гордом человеке, который противопоставил себя бездушной толпе. Не однажды говорила Лина, что больше всех других любит стихотворение: «Выхожу один я на дорогу; сквозь туман кремнистый путь блестит; ночь тиха. Пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит…»