Повести

И вспомнился Сане давний спор с Климовым, спор насчет проверки убеждений… Климов сказал ему как–то за шахматами, что вот, мол, случись война, и все мы встанем как один и умрем за отечество, если понадобится. И это, мол, будет проверкой наших убеждений. А он, Саня, возражал, что–де вряд ли проверка наших убеждений явится теперь в виде войны как таковой. Все идет к тому, что войны как таковой не будет, и проверка–то придет скорее в виде идеологической войны… Но если раньше он, Саня, говоря «идеологическая война», представлял себе, что война эта где–то далеко, где–то там, в дипломатических кругах, в кругах журналистов–международников, на всевозможных конференциях и конгрессах, то теперь Саня так уже не думал. Кто бы мог предположить, что линия этого самого идеологического фронта пройдет так близко! Совсем рядом, почти вплотную… Ведь баптисты, о которых рассказал Климов, — это же как вклинивание чуждой идеологии, как разведка боем. Они, конечно, не идут крестовым походом, не бросают младенцев в огонь, не жгут еретиков на кострах, нет. Они вполне милые интеллигентные люди. Они вполне вроде бы солидарны с Советской властью. Трудятся на производстве, как все обыкновенные люди, никаких тебе враждебных актов, никаких поджогов и стрельбы из обрезов… Они только калечат своих детей, лишая их свободы выбора, отводя им в жизни «узкий коридор», с пеленок обрекая их на веру в бога, замыкая их на «братьев» и «сестер». Они только не дают жениться на неверующих или выходить замуж за неверующих и способны растоптать при этом даже любовь… Они, будучи вроде со всеми, в душе–то все же «отдельные», презирают всех остальных, считают за людей только себя, остальные, мол, не люди… Они хотя и работают вроде неплохо, но только руки отдают делу, не душу, формально участвуют в общественной жизни, в труде. Мол, вот вам детали, которые мы выточили, и сапоги, которые мы сшили, и отвяжитесь от нас…

«А на хрена, в конце концов, нам ваши детали и сапоги, — думал Саня. — Нам важно, какие вы сами, что вы за люди? Нам человек важен, а не детали, которые он вытачивает. Человек — наша конечная цель, а не детали, не сапоги, не вещи…»

Саня знал историю возникновения баптизма, знал его особенности, и его всегда поражала живучесть этой ветви протестантизма. Все другие разновидности религии в нашей стране после революции стали чахнуть, хиреть, терять свою паству, а баптизм вот живет и здравствует, и количество «братьев» и «сестер» почти не убывает. Теперь же, после рассказа Климова о семье Лины, он, Саня, кажется, понял одну из причин живучести этой секты… Она в том, что баптизм в зависимости от изменившихся условий меняется и сам, проявляет некоторую гибкость. Он наверняка бы скоро лишился молодого пополнения, если бы запрещал своей молодежи ходить в кино, танцевать, заниматься спортом и музыкой, получать высшее образование и так далее. Иная молодежь пошла «в миру», иной стала баптистская молодежь. «И как мы, «мирские“, — думал Саня, — признали в конце концов, что не длинные волосы и расклешенные брюки у наших молодых людей главное, а главное, — что у них в головах и душах, так и баптисты, видимо, признали — не кино, образование, музыка и гимнастика главное — главное, чтоб молодые верили в бога…»

Саня знал и понимал сущность религии, сущность веры в бога. Эта тема его всегда интересовала. Еще будучи студентом, он перечитал массу литературы, много размышлял, и в проблеме «бог» для него, собственно, проблемы не было. Какой там бог! — Саня готов был об этом спорить с кем угодно, даже, как он считал, с самим папой римским.

Любая вера, любая религия, считал Саня, — это не что иное, как болезнь духа. Нормальный, духовно здоровый человек никогда не станет верующим по доброй воле, он скорее обратится к знаниям, чем к вере; он скорее до всего дойдет своим умом, опытом; скорее «пощупает» то или иное непонятное явление, чем поверит в чудеса. Но если даже болезнь физическую бывает вылечить нелегко, то тем более нелегко излечить болезнь духовную, каковой является вера в бога. В этом Саня отдавал себе отчет. В десять, в сто раз труднее!

Конечно, больше всего, думал Саня, подействовало бы на семейство Зимы сравнение. Сильнее всяких теоретических споров, сильнее любой атеистической пропаганды прозвучали бы слова того же Климова: вот, мол, вы, баптисты, утверждаете, что только вы и есть люди, а все неверующие, мол, так себе… Но вот, мол, я перед вами — неверующий, и я лучше вас по всем статьям. Я вас и умнее, и не пью, и не курю, и положительный семьянин, и прекрасный работник, и лучше вас разбираюсь в музыке, живописи, литературе; я честнее вас, образованней и так далее, и так далее. Вот чем мог припереть их к стенке и заставил бы замолчать Климов.