Повести

Он поставил Сергея у дверей, рядом с казачком, лукаво поглядывавшим на новичка. Мальчик успел уже приобрести кое-какой навык среди "челяди" и спросил быстрым шепотком:

— Во что играешь? В орлянку или шашки?

Сергей не ответил. Казачок заметил:

— Здесь со скуки сдохнешь, коли не играть в орлянку либо в шашки.

Сергей продолжал молчать.

Мажордом вернулся, и мальчик сделал невинное лицо.

— К барине, Сереж!

Елизавета Ивановна сидела в фисташковом будуаре среди оборок нежно-розового капота. Голова ее была в папильотках. С острым любопытством она оглядела Сергея и осталась довольна.

— Ну вот… — начала Благово покровительственно. — С сегодняшнего дня ты будешь служить только мне. Ты рад? Я добрая, снисходительная барыня. Что же ты молчишь?

Сергей с трудом выдавил из себя:

— Что прикажете, сударыня?

Елизавета Ивановна почти кокетливо защебетала:

— Прежде всего прикажу… веселого лица, а не такого, как у тебя сейчас! Такое выражение у слуги действует на нервы. Это вредно, понимаешь, вре-едно-о! А твоя обязанность — беречь свою барыню. Ты мой выездной лакей, доверенный слуга. Понимаешь?

Слушаю-с…

Елизавета Ивановна надула губки. Какой скучный холоп!

— Почитай мне, — приказала она нетерпеливо. — Ты, говорят, читаешь по-французски. Вон там, на канапе, книжка. Читай, а Марфуша станет меня причесывать.

Она позвонила в колокольчик в виде ландыша, и в будуар вбежала смуглолицая, черноглазая девушка, с вздернутым носом и полными яркими губами.

— Что прикажете, сударыня?

— Причеши, — протянула Елизавета Ивановна и откинулась на фисташковый шелк кресла.

В зеркало ей было видно, как быстрый взгляд Марфуши скользнул по фигуре нового лакея, как девушка вся вспыхнула и потупилась. Елизавета Ивановна улыбнулась. Она предчувствовала какие-то забавные для себя возможности от встречи этих двух холопов.

"Хотя, — подумала она, — эти люди так грубы, так развращены. В них нет ничего возвышенного, никаких тонких чувств. Ах, лакей уже читает, а я задумалась и не слышала начала. Скажите, у него прекрасное произношение… прононс. Вот неожиданность! Нет, он мил, положительно мил, этот… как его… Сергей. Только следует переименовать его на французский лад. Русские имена ужасно вульгарны!.."

— Се-ерж! — оборвала она на полу фразе. — Сегодня, после завтрака, я поеду за покупками. Ты поедешь со мной. А свою картину поторопись кончить. Повесишь ее в картинную галерею, которую мы устраиваем с барином. Мажордом укажет тебе место для нее. Впрочем, я распоряжусь сама. А потом сразу же начнешь мой портрет и затем — твоего барина… Ты должен угодить нам портретами, слышишь? Иначе… иначе я тебя продам, — решила она "припугнуть" на всякий случай.

Марфуша не спускала с Полякова глаз. Первое впечатление восхищения сменилось у нее вдруг чувством непонятной ей самой жалости.

…В гостином дворе Сергей торопливо соскакивал с запяток и помогал барыне выйти из кареты. У знаменитой модистки держал шубку барыни. Потом, весь увешанный свертками, снова откидывал подножку и усаживал Елизавету Ивановну в карету.

На следующий день барыня потребовала начать ее портрет. Но сидеть ей надоело, и портрет отложили. Сергею приказали кончать "Омфалу" и нарисовать в ней барыню по памяти.

Потом Елизавета Ивановна пожелала учиться рисованию.

— Только я не хочу этим противным карандашом, Серж, — сказала она. — Карандаш грязнит руки. Можно рисовать сразу акварелью что-нибудь такое… изящное… Светская дама должна все понимать и многое уметь.

Еще в девичестве Елизавета Ивановна училась петь у итальянца, но это ей давно прискучило. При гостях она все же охотно распевала высоким голоском незатейливые рулады из модных арий. Теперь она решила заняться рисунками. Вырезала из иностранных журналов картинки и копировала с них пастушков и пастушек в кругу овечек, похожих на куски ваты, плакучие ветви деревьев, с четко вырисованными листочками, склоненные к голубым водоемам, над которыми курчавились бело-розовые облака.

Благово, как всегда, был в восторге и всюду превозносил замечательный талант жены.

Случалось, надоедала и эта забава. Тогда барыня топала туфелькой и разрывала свое изделие в клочки, заливаясь капризными слезами.

— Я не была еще в Лондоне, — говорила после таких минут Елизавета Ивановна, — но петербургские туманы, право, наводят на меня лондонский сплин. Этот туман проникает даже сюда, в наше гнездышко, Пьер. В эти дни мне хочется только плакать и молиться…

Благово терял голову, не зная, чем утешить жену. Он сознавал, что, будь у него более солидное состояние, Лиз меньше бы хандрила. Их "гнездышко" все еще требовало хлопот и затрат, чтобы идти в ногу с вельможной столицей. Ах, Москва куда проще и спокойнее!