Повести

— Попал это я раз с товарищем в полицию, — подрались пьяненькие… Вином-то я иной раз обиду свою заливаю, сударь… В полиции нас и спрашивают: кто такие? А мы имя свое, фамилию не говорим, а твердим одно: "Я — нарышкинский "у", а я — нарышкинский "фис". Это вместо христианских-то имен, каково, сударь?.. А разве без смысла она, что ли, эта роговая музыка, когда душу и легкие теребит?.. А только нередко чахоткой от нее умирают. Другие музыканты живут, а мы помираем. Вот и тот "фис", что до меня у барина был, тоже от нее помер. И у меня самого изнутри кровь хлещет порой… Да что с вами, сударь?

Сергей сидел, закрыв лицо руками. Потом заговорил порывистым шепотом:

— Я тоже… понимаешь… тоже холоп…

Бородулин недоверчиво покачал головой:

— Какой вы, сударь, холоп? Из холопов, кто половчее, выходят и в люди. Вы вон как рисуете! И одежа на вас барская, и руки барские.

— Я холоп… беглый холоп… — с отчаянием повторил Сергей. — И сейчас не знаю, куда приткнуться, где зимовать, как укрыться, спрятаться, на что жить…

Бородулин внимательно посмотрел на Сергея. Хмель его разом точно исчез. Он задумался немного и начал нерешительно:

— Есть тут одно дельце, сударь. Может, вам и кстати будет. Со скуки наш брат везде шляется в свободный часок. Ну и я когда — в кабак, а когда — в балаган. Свел я знакомство с самим балаганщиком. Он по разным городам кочует. У него акробаты, фокусники — змей глотают, ножи, огонь и всякую всячину…

— Что вы говорите? Я же ничего такого не умею.

— Можно что и другое. Вон, поглядите, и плясун здесь от него… Вы вот как скоро меня нарисовали. Так, может, у балаганщика, под музыку, малевать стали бы минутою? Занятно было бы, и денежки получили бы немалые. Хотите, свожу?

Сергей с отчаянием выкрикнул:

— Ведите хоть к самому черту!

— А может, вам, сударь, и впрямь чертом придется нарядиться, как станете малевать под музыку. В балагане любят всякие образины. Хвост и рога.

— Ну конечно, хвост и рога! — захохотал Сергей, вспомнив рожу на своей картине. — И язык высунуть? Да? Да?

— Вот именно, все для забавы публики. А позвольте узнать, — Бородулнн нагнулся и спросил, озираясь, — а паспорт у вас имеется, хотя бы фальшивый?

— Есть.

— Это хорошо. С паспортом ты сам себе хозяин. А без него и балаганщик, и всяк, кому не лень, может в бараний рог согнуть.

— Дали, дали добрые люди… — шептал Сергей в каком-то беспамятстве. — Есть все же люди, а не звери на свете… Вот и вы… вы…

— Ну ладно, пойдемте. Только прошу вас одно: не думайте, что я могу быть доносчиком. Этого никогда себе не позволю. И потому не хочу ничего о вас больше знать: ни каких вы господ, ни все такое…

…В тот же день, поздно вечером, Сергей зашел к Лучанинову. Тот, казалось, не удивился, только внимательно посмотрел на приятеля.

— Иди прямо в мастерскую, — сказал он. — Мишка, правда, спит. Он часто теперь спит, видно, слабеет. Хотя врачи говорят: такой может прожить десятки лет. А разум стал совсем детский. Боюсь, ты скажешь что-нибудь лишнее, а он услышит, проснувшись, и проболтается. Но ночевать у меня можно. Мишка не ходит в мастерскую, злится на мою "мазню". И дверь я к себе из передней пробил другую.

В мастерской было тепло. В камине еще трещали сухие поленья.

— Для Мишки затопил. Все ежится, зябнет, а топить у себя не позволяет. А отсюда к нему идет теплый воздух. Ты с чемоданом? Может, подольше останешься жить? Или едешь куда?

— Еду, — коротко ответил Сергей.

— Куда?

Сергей замялся. Лучанинов не стал расспрашивать.

— Хорошо, что пришел проститься. Едешь и не знаешь, поди, когда вернешься. Денег тебе, может, надо? У меня найдутся. По приезде, как устроишься, напиши непременно. А то пропадают люди: уедут и провалятся…

Помолчали.

— Денег мне не надо, спасибо, — с трудом выжал из себя наконец Поляков. — А ночевать, если можно, останусь.

— Вот и хорошо. Ты чего тоже дрожишь? На улице разве холодно? Сентябрь только…

Сергей молчал. Хмель у него давно прошел, но Лучанинов слышал запах водочного перегара.

— Пить стал, Сережа? — спросил он мягко.

— Ну и что же? Многие пьют. Да я редко…

Лучанинов снова пристально посмотрел на него.

Сергей откашлялся и, подойдя к другу вплотную, отчетливо проговорил:

— Я нанялся в балаган рисовать под музыку, в костюме черта, и должен сделать маску с рогами и высунутым языком. На днях уеду, куда повезет меня хозяин. А теперь дай мне спать, я устал.

VI. ЕЩЕ ПОПЫТКА

Прошло больше трех лет. Была середина декабря. По московскому тракту к Петербургу медленно двигался обоз с продовольствием — ежегодная дань деревень своим помещикам к рождеству. Из-под рогож торчали окостенелые ноги освежёванных баранов и телят, болтались головы битой птицы, громоздились мешки, и тусклыми глазами смотрели поверх них замороженные рыбы рядом с кадочками масла, пластами сала и белыми, молочными поросятами.

Когда лошади шли в гору, возницы соскакивали с саней и, шагая подле, вязли валенками в заснеженной дороге с темневшими колеями. Обсуждали, где "сподручнее" пристать.