Повести древних лет. Хроники IX века в четырех книгах

Усть-Двинец взволновался. Пришли Карислав с Вечеркой и другие, кто был занят у себя во дворах. Рассматривали умелое биарминовское рисованье — нурманнские лодьи, самые настоящие нурманнские…

Иворушка примчался из дому с куском бересты. На ней нарисована голова с двумя коровьими рогами. Биармину вспомнилось, будто такая не то была, не то не была на ближней низкой лодье.

Одинец вспоминал забытого наглого нурманна Гольдульфа, стрелу в бедре. Вспоминал бегство, от которого вся его жизнь сложилась иной, чем он мыслил, будучи веселым и пылким молодым парнем. Ничего он не мог изменить и не хотел менять. Юность не вернется и ни к чему она сейчас.

Поморянский старшина ушел далеко, глядит на бересту с нурманнским шлемом, не видит.

— Чего голову мучить? — сказал Вечерко. — То нурманны, никто более.

Одинец не слышал.

Бегом явилась взволнованная Заренка.

Она помнит материнские рассказы о родном селе, сожженном и разграбленном нурманнами. Не удалось бы Заренкину деду уйти от злых людей — быть Светланке не женой Изяслава, а нурманнской рабыней.

Женщина встала перед мужем, скрестила на груди руки и, как никогда не бывало, зло и многословно спросила:

— Что же ты? О чем задумался? Голову повесил!.. Нурманны пришли. Ты забыл, они по морям не с добром ходят, проклятые морские волки. Кто того не знает? Ныне они добрались к нам. Ты что, испугался?

Одинец очнулся. Он может ответить жене, что только однажды в жизни узнал страх — когда над ним нависло рабство в возмездие за убийство иноземного гостя. Может честно сказать, что больше никогда и ничего не пугался. Не испугался ведь он и не согнулся, когда она ушла к Доброге. У него один нестыдный страх — ее, Заренки, лишиться. Одна тягота — жена не любит. Но Одинец смолчал, не обиделся.

Он встал, смело обнял Заренку, притянул к себе по-хозяйски, легко, как ребенка, приподнял и прямо глянул в гневно-строгие очи любимой:

— Не бойся.

Глава третья

1

Человеку, который сам не ищет зла другому, свойственно до последнего часа утешать себя мыслями, что беда не случится. И вправду, не приплыли ли нурманны с простой торговлей, почему бы и нет? Но слишком хорошо знали новгородцы нурманнскую повадку легко мешать грабеж с торговлей и быть смирным лишь там, где они видели силу.

Прошло четверть дня после прибытия тревожных гонцов Расту. Влево от двинских устьев, на закат солнца, и вправо, на его восход, побежали в быстрых кожаных лодках гонцы с вестью для всего населения побережья:

«По нашему морю плавают чужие злые люди нурманны в особенных черных лодьях. Им нельзя ни в чем верить, и от них нужно прятаться».

Гонцы везли и настоятельный наказ:

«Всем мужчинам брать лучшее оружие и спешить в Усть-Двинец, где все люди будут вместе обороняться от нурманнов».

И к колмогорянам послал Одинец вестников, не забыл и летних рыболовов на двинских берегах, и биарминов на глубинных оленьих пастбищах.

На биарминовских стойбищах никак не брали в толк, что это за такие люди и лодьи, которых вдруг испугались братья биарминов, железные люди? Если у гонца был с собой рисунок на бересте, то, разглядывая его, соглашались:

— Верно, лодьи нехорошие, злые.

Биармины выходили на море и, прикрывая руками глаза от яркого блеска, впервые со дня рождения, с опаской глядели на царство Йомалы.

Злая касатка прорежет воду острым плавником, и нет ее. На глади пусто. А в небе? Там высоко и светло, там тает поздней льдинкой белое лебединое крыло, облачко. Спокойно все, мирно.

Оленьи пастухи не понимали, как же это им вдруг бросить оленей? Этого никогда не бывало. Коль поблизости находился друг-поморянин, железный человек, направлялись к нему посудить не спеша, общим умом: непонятно что-то… А поморянин уже собирался, немедля торопился к Усть-Двинцу.

Его пример действовал лучше слов. Ведь правда, не зря зовет добрый человек, старшина Одинец. Зовет — нужно его послушаться.

Отец брал с собой младших сыновей, оставляя семью на старшего:

— Ты во всем будешь, как я. Строго за всем гляди, заботься о всех одинаково, с тебя род спросит.

Биармины захватывали с собой испытанное охотницкое зверовое оружие. Запасались старыми легкими стрелами и новыми тяжелыми, изготовленными по новгородским образцам для волка, медведя, росомахи, дикого оленя. Брали метательные костяные копья и железные рогатины для боя в упор. Не забывали железные топоры и ножи, но захватывали и тяжелые оленьи рога, надежно крепленные жилами к можжевеловым рукояткам.

А старых дубин с моржовыми зубами или камнями не было, их уже побросали.

Биармины не боялись. Их больше всего влекло любопытство и нежданное развлечение, хотелось взглянуть на то, чего испугались храбрые железные люди. И они повторяли новое странное слово:

— Нур-манн, нурманн…

2

Неизвестное море, неизвестное дно полны опасностей для мореплавателей. Кормчий вглядывается, он напряжен, как охотничья собака на стойке.