Повести и рассказы

Ганбар имел в виду спортивный костюм, в котором с этой осени Зиянет Шекерек-кызы велела девочкам являться на уроки физкультуры. По этому вопросу Зиянет Шекерек-кызы несколько раз собирала родительские собрания, но после того, как одна из старшеклассниц, один-единственный раз явившись на физкультуру в спортивной форме, навсегда опозорила себя, форму эту прозвали «Зиянетовы трусы», и даже наши учительницы, не говоря о прочих родителях, не разрешали дочерям надевать на физкультуру форму.

— Наденешь, башку отрежу! — свирепо сказал Ганбар. Он всерьез рассердился, вспоминая о трусах. — Иди! — приказал он, не глядя на девочку.

Девочка ушла. А мы там, в саду с удовольствием уплели одну из двух огромных дынь, которые Ганбар уволок утром с колхозного баштана. Вторую Ганбар спрятал в густой траве.

— Ясно? — спросил он, и я снова увидел на его лице удивительную улыбку, навсегда запавшую мне в память.

— Ясно, — ответил я. Потом мне всю ночь снилась огромная дыня, которую Ганбар спрятал в траве для девочки.

Они и правда тайком уехали из деревни. Ночью. К утру из Бузбулака исчезли две семьи. Ганбарова семья и семья его дяди. Оказывается, дядя уже год как вышел из тюрьмы, устроился на работу и даже построил хороший дом в одном из бакинских пригородов.

Много тогда было толков об этом ночном исчезновении. Говорили, что дядя Ганбар обижен, так обижен на Бузбулак, что не захотел больше видеть его днем. Не захотел видеть бузбулакское солнце — вот как обиделся человек. Но это, конечно, сказка. Солнце-то уж наверняка не виновато. Скорее всего Ганбаров дядя устроился неплохо. А почему ночью?.. Может, боялся, что помешают…

9

Когда, покинув брезентовую палатку, я вышел на улицу, мне показалось странным, что еще не наступил вечер — еще не зажглись огни, и как два часа назад, стоял все тот же мутноватый, промозглый декабрьский день, лишенный света и красок. И было странно, что за эти два часа время, казалось, совсем не сдвинулось с места; может быть, в эту мутную, лишенную красок погоду, слишком уж мало света, чтоб разглядеть движение времени. И мне почему-то казалось, что и через десять лет, и через двадцать лет будет такой же день: так же будут идти люди по улицам, так же стоять дома и даже вывески на этих домах будут того же содержания — та же будет их сущность… Движение времени — на данном его отрезке — означает сущностное изменение чего-то. И чтобы увидеть движение времени, ты должен быть составной частью этой сущности. Вот к примеру: когда однажды весной впервые зацвели миндальные деревья, саженцы которых дядя Даян приживил на бузбулакской земле, привезя их то ли из Греции, то ли из Крыма, он, наверняка, видел движение времени. И может быть, Рафи потому полез тогда в драку с бакинскими профессорами, что тоже хотел видеть это движение. А может, с помощью анаши Ганбар надеется повернуть время вспять? А Реджеб бил Джумшида затем, что хотел хоть чуточку подтолкнуть время?

Возможно, и Садык-киши затем лишь вернулся в Бузбулак, что хотел увидеть движение времени…

Через пятьдесят восемь лет

Когда я прошлым летом приехал в деревню, Садык-киши всего несколько месяцев как появился там, но уже обвык и так сжился с бузбулакцами, что если бы не одежда и кое-что в манере говорить, выдающее в Садыке-киши горожанина, никому бы и в голову не пришло, что этот человек пятьдесят восемь лет не показывался в Бузбулаке.

Ровесников его в деревне осталось наперечет — два-три человека. Кроме городской одежды и манеры говорить, Садыка-киши отличало от них еще и то, что он ежемесячно получал от правительства сто восемьдесят рублей пенсии. Именно поэтому бузбулакцы и считали его до некоторой степени человеком государственного значения. Но даже если бы Садык-киши и не был человеком государственного значения, в Бузбулаке нашлось бы кому два раза в день принести ему с родника воды. К тому же был еще жив Махмуд, тот самый, который с помощью Садыка попал когда-то на прием к доктору Нариманову, и не только избавился от диабета, но, как он сам говорит, повидал «большого человека», самим богом созданного возглавлять людей. «Начальство в человеке любую болезнь понимать должно, тогда и общую болезнь лечить сможет!» — таков был вывод Махмуда после встречи с доктором Наримановым. А лекарством от диабета оказался балдырган, тот самый балдырган, которого полным-полно в горах вокруг Бузбулака. Махмуд поставил таи себе палатку, три месяца в году пять раз на дню пил балдыргановый сок, и полностью излечился от диабета, что позволило ему сделать еще к такой вывод: «Начальство должно точно знать, где от какой болезни искать лекарство».