Повести и рассказы

Она замолчала, и глаза ее, с каждым мгновением становившиеся все чище и яснее, не отрываясь глядели в его глаза.

— А ты все такой же, Казим, — она вздохнула.

— И вы нисколько не изменились!

— Я? — Алмас недоверчиво покачала головой. — Сколько лет, как ты ушел из института?

— Много, муаллима. Лет десять, а то и больше. — Он точно знал: скоро одиннадцать лет, как его выгнали. — Все там же работаете, муаллима?

— Там. — Только сейчас она впервые окинула его оценивающим взглядом: «А ты чем занимаешься?» Но ничего не спросила. — В институте теперь нет таких студентов, — сказала она.

— Почему? — спросил Казим, искренне удивленный.

— Нынешние идут в институт за дипломами. Очень мало таких, кто приходит за знаниями… — Она рассеянно поглядела по сторонам. — Стоим на самом проходе. Ты спешишь?

Казим хотел ответить «спешу», да язык не повернулся.

— Не спешу, — сказал он. А сам подумал: «Что бы тебе раньше-то встретиться!.. Посадил бы в шикарную „Волгу“! В ресторан повез бы… Пришли — гардеробщику десятку! Уходим — официанту сотню. Да если бы ты только позволила, я б тебе… И без всякого, просто так, от чистого сердца!..»

— Проводи меня, Казим. Поговорим дорогой.

Как удачно, что не послал он проклятую телеграмму! Трешка последняя, а вдруг машину придется взять? Все равно этот подлец ни копейки не пришлет, хоть ты ему целый Коран отпиши в телеграмме! Денег навалом, хотел бы — в Москве бы дал. Сунул полсотни, и то спасибо скажи. А ведь, если по совести, половину той тысячи сам должен был выложить — тоже в заварушке участвовал. Это ж надо подумать: такой ресторанище, а съездил соседу в морду и, пожалуйста, — иностранец! Настоящий! Мало того, что иностранец, еще и подлюга! Или плати ему тысячу за оскорбление или в милицию!.. Вообще-то хорошо, что Теймур с ним оказался. Если б он не уладил с «капиталистом», сидел бы Казим как миленький. Полтора, не полтора, а год — это верняк. Ладно, не посадили, а остальное уж как-нибудь…

Впервые Казим по-настоящему радовался, что не угодил в тюрьму. С каждой минутой настроение у него становилось, все лучше, и он во всем находил основания для хорошего настроения: ну, например, костюм на нем новый (как удачно, что за несколько дней до заварухи у него хватило ума купить костюм!) И Асмик — золотой человек. Терпит, знает, за ним не пропадет. Не убогий какой-нибудь, было время — пачками деньги складывал. И опять так будет. Если в арыке хоть раз вода текла — хоть через тыщу лет да прибудет — так деды говаривали, а они все знают, наши деды…

С проспекта Кирова они вышли к морю. Весна только-только начиналась. Погода стояла пасмурная, воздух серый, но было тихо и безветрено. Пахло чистой водой с легкой примесью соли.

Четыре года назад, в поезде «Баку — Тбилиси» ему как-то приснилось странное бузбулакское утро. Собственно, бузбулакским был там лишь свет, а дома, улицы, деревья и похожи и не похожи были на бузбулакские. Дело в том, что много лет именно этот свет, родной, как материнское молоко, и, как материнское молоко, незримо пребывающий в тебе, озарял самые нарядные дома, самые красивые улицы, самые зеленые деревья бесчисленных деревень, мимо которых он проезжал, над которыми пролетал в самолете — все они были освещены чистым прозрачным небом Бузбулака. И вот в его сне все залито было этим светом; воздух, камни, деревья, цветы — от всего исходил его запах. С огромным мешком Казим ходит от дома к дому: мешок доверху полон древесным углем, но Казим не чувствует тяжести, напротив: из мешка словно просачивается в его тело какой-то удивительный свет… Уголь Казим принес бузбулакцам, и он останавливается перед каждой калиткой и кричит: «Тетя Сусен, я уголь принес — смотрите!.. Уголь берите, тетя Фатьма!.. Ставьте самовар, люди, самовар ставьте!.. Эти чайники погубили нас…».

Всякий раз, вспоминая свой сон, Казим больше всего дивился последним словам — только во сне может прийти на ум такое: «Чайники погубили нас». Но странное дело — хотя слова эти и возникли во сне, все последние годы, вспоминая их, Казим испытывал облегчение, словно от мешка с углем, который он таскал за спиной, навсегда осталась в нем, в теле его и в душе, какая-то светлая легкость! И вот теперь, когда, умиротворенный и легкий, как во сне, Казим шел с Алмас вдоль берега моря, он наконец разгадал тот сон. Он понял: сон, привидевшийся ему в поезде «Баку — Тбилиси», предвещал сегодняшний день, его встречу с Алмас, и вот, четыре года спустя, сон этот наконец сбылся…

— Говоришь, я совсем не изменилась?

— Ну… Может, самую малость. Вы такая же, честное слово!

Алмас грустно покачала головой.

— Когда ты ушел из института, мне было двадцать пять. Вот и посчитай. Даже сказать страшно, сколько мне лет.

— Вам сейчас тридцать шесть! — без запинки выдал Казим. Чего-чего, а считать он научился. — Только все равно вы такая же!

— Ладно, Казим, ладно… — она зябко передернула плечами и взяла его под руку. — Сыро как-то…

— Да… Мне тоже холодновато.