Повести и рассказы

— Ты прямо как мама! — сказала Мэдж. — Ты чертова дура. Ты любишь его до смерти, и он любит тебя, и все, что тебя волнует, это то, что ты ревнуешь, что в данный момент тебе ужасно скучно и ты безработная, и ты чувствуешь себя глупой и бесполезной, потому что он не такой. Знаешь, насколько это безумно? Ты точно такая же, как она! Ты не просто не видишь леса за деревьями, ты сжигаешь этот чертов лес!

Она провела кончиками пальцев по щеке и в приближающемся свете фар, двигавшихся на юг, увидела, что ее пальцы стали блестящими и черными от туши.

— Ты действительно дура, — подумала она. — В конце концов, можно было включить радио. Ты все равно будешь плакать. Почему бы просто не поплакать?

Улыбнувшись про себя, она затушила сигарету и глубоко вдохнула теплый ночной воздух.

Все было кончено. Она бы записалась на программу, если бы пришлось, хотя она никогда не была склонна к этому. Что угодно. Не было ни единого шанса, что она снова притронется к спиртному. Она подозревала, что какое-то время будет пить много кофе. Его голос по телефону, когда она позвонила, чтобы сказать, что возвращается домой, пауза, всхлип, когда он сказал: слава Богу, сказали ей так же ясно, как ее собственный, наконец-то обретший твердость голос, что отныне уже ничего не будет по-прежнему.

Жизнь нужно прожить как можно лучше, а потом переделать, если потребуется.

Не сломаться.

Никогда не сломаться.

* * *

Когда в тот вечер Джордж Хаббард садился в машину, он на самом деле не знал, что собирается делать.

Он собирался прокатиться. Собирался развеяться. Забыть о Сэнди. Забыть о матери. Выбраться из одинокой голой квартиры и уехать, пока он не выпил слишком много, чтобы не лишиться рассудка или чтобы его не арестовали.

Проезжая по улицам города, он был в полном порядке. Только когда он выехал на шоссе I-75, его окутала тьма.

Тьма зародилась в его голове, в каком-то уголке сознания, где жили его мать и Сэнди, и в основном там, где очень долгое время жил гнев. Она тянулась оттуда, чтобы охватить его будущее, растущий черный сгусток боли, который притуплял его чувства и питался призрачными образами будущих судебных преследований со стороны его демонической матери, властей, врачей, образами долгих одиноких месяцев без любви и секса, которые ему предстоят, пока вирус СПИДа будет разъедать его иммунитет, образами угасания в одиночестве, пролежней и комы, и образом того кристаллического метамфетаминового шипа в его руке, который так давно был демоническим шипом его матери, местью его матери, ядом гидры его матери, реальность и последствия которой и для Хаббарда, и для Сэнди он, наконец, признал и которая оттолкнула ее от него в ужасе и ярости.

Тьма внутри разрасталась по мере распространения СПИДа, окрашивая его сознание в черный цвет.

На шоссе I-75 он протянул руку и выключил фары.

А затем повернул на юг, на дорогу, ведущую на север.

* * *

Он лишь наполовину осознал, что пикап съехал с обочины. Только то, что он все еще жив, и тот, кто был внутри, все еще жив, и что все остальные на этой несчастной планете тоже живы, и что ничего с этим уже не сделать.

Он вел машину.

Внутри и вне его была лишь тьма.

Вероятно, это из-за глаукомы. Пит никогда бы этого не увидел, если бы не Джен, которая так и не увидела машину, или почти не увидела, ее глаза были устремлены на дорогу, жена волновалась, нервничала из-за того, что они едут так поздно, Джен так напугала его, выкрикнув его имя, что он ударил по тормозам и вывернул руль, уходя от черной несущейся массы впереди, освещенной светом, и "Линкольн" покатился, завалился набок и снова покатился, и на мгновение они оказались в невесомости, а затем рухнули вниз, внезапно надулись подушки безопасности, его дверь ушла внутрь, переднее крыло рассыпало искры поперек шоссе, ремень безопасности глубоко врезался ему в грудь и бедра и выдернул плечо из суставной впадины с тошнотворным стуком боли, подушки безопасности охватили их обоих, когда машина заскользила, выровнялась и остановилась под углом поперек шоссе.

Освободившись от подушки безопасности, он поискал взглядом Джен рядом с собой, но там была только сумка со стороны пассажира, на которую капали коричнево-красные остатки ее ужина из контейнера. Ее ремень был пуст. Была ли она пристегнута? Боже! Была ли она пристегнута? Ее дверь была широко открыта, окно разбито. Он почувствовал привкус металла и дыма.

Только тогда он запаниковал.

— Джен! Господи, Джен!

Он толкнул дверь, но она не поддавалась, и горячая боль пронзила его плечо. Он попытался снова, но был слаб и ранен, а потом услышал, как она дергает за ручку снаружи, зовет его по имени.

— Я вылезу с другой стороны! — сказал он. — С твоей стороны. Иду! Я в порядке.

Слава Богу! — подумал он. Не за себя. За нее.