Повести и рассказы

Только что назначенный Синодом на должность ректора Саратовской духовной семинарии, я со всем рвением начал работу по ее возрождению. Дело в том, что еще никакой семинарии не было, все надо было начинать с нуля. Архиепископ Саратовский Пимен, которому и принадлежала идея о возрождении семинарии в его епархии, пригласил меня из Волгограда в Саратов, чтобы возглавить это дело, он же рекомендовал меня Святейшему патриарху на должность ректора. Дело для меня было очень интересное, и в благодарность владыке Пимену за его доверие я старался изо всех сил. Но, несмотря на это, с передачей здания под семинарию ничего не получалось. Это отдельная тема, целая эпопея, на которой владыка, я думаю, подорвал свое здоровье, – так он сильно переживал за этот вопрос. К началу учебного 1990 года нам так и не удалось открыть семинарию. Когда Святейший патриарх Алексий II прислал телеграмму, в которой поздравлял учащих и учащихся с началом учебного года, владыка с огорчением послал Святейшему ответ, в котором говорил: «Нет, Ваше Святейшество, ни учащих, ни учащихся. К великому нашему прискорбию, нет у нас пока даже здания под семинарию».

Конечно, владыка не собирался сдаваться и руки не опускал. Сильный это был человек. И мы продолжили работу по возрождению семинарии с удвоенной силой.

Тогда еще квартиры в Саратове я не имел, семья оставалась в Волгограде, а меня владыка пригласил жить в своем архиерейском доме. Для этого мне выделили комнату на втором этаже с отдельным входом. Но обедал я всегда вместе с архиепископом Пименом.

Владыка Пимен был необыкновенным человеком, уж сколько я архиереев за четверть века служения в Церкви ни встречал, ни с кем сравнить его не могу. В нем удивительным образом сочетался интеллигент той эпохи, когда это понятие не было опошлено советским периодом, и в то же время это был современный человек, в лучшем понимании этого слова. Это был человек добрый и необыкновенно внимательный ко всем окружающим его. Некоторые черты его характера умиляли нас и приводили буквально в восторг. Общение с ним доставляло истинное удовольствие. Кроме епархиальных и богослужебных дел, подлинный интерес он проявлял только к двум вещам: книгам и классической музыке. В остальном он был полный бессребреник. (После его смерти остались только библиотека, большую часть которой он подарил семинарии, и три тысячи редчайших грампластинок с записями классической музыки.) Ему было совершенно безразлично, во что он был одет, лишь бы это было чистым и удобным. Он совершенно не был привередлив в пище: что приготовят, то он и ел. Когда он одевался в цивильное, то независимо от времени года его голову украшал серый берет, под который он прятал длинные волосы. А так обычной его одеждой был старенький шелковый подрясник, обязательно подпоясанный широким пояском, завязанным почему-то сзади нелепым бантом из шелковых ленточек, но это все его совершенно не беспокоило. Владыка быстро мог переходить от одного настроения к другому, все это было написано на его лице. Если он чему-то радовался, то лицо его сияло, как у ребенка. С близкими людьми он мог себе позволить и обижаться, как ребенок. В общении с посторонними вел себя как истинный дипломат, светские, совершенно далекие от Церкви люди приходили просто в восторг от общения с ним и долго потом вспоминали, какой замечательный человек – владыка Пимен. А уж как он ходил, это надо было видеть. До встречи с владыкой я считал себя самым быстрым ходоком. Но когда мне случилось ходить с владыкой по магазинам (конечно, только книжным, в других он не бывал), я, которому не было сорока, не мог поспеть за человеком, доживающим седьмой десяток лет. Мне в буквальном смысле приходилось поспевать за ним чуть ли не вприпрыжку. Когда он садился в автомобиль, чтобы ехать на какой-нибудь дальний приход, всегда брал с собою кипу свежих газет. Он их быстро просматривал и перекидывал нам на заднее сиденье со словами:

– Читайте, просвещайтесь.

Едва мы успевали развернуть одну газету и углубиться в ее изучение, как в нас с этими же словами летела вторая газета. Когда он откидывал нам последнюю газету, то включал в магнитофоне какую-нибудь кассету с классической музыкой, и тут начинался для меня экзамен.

– Отец ректор, скажите нам, пожалуйста, что это за произведение исполняется и кто его автор?

Бессменный водитель архиерея, он же старший иподиакон Иван Павлович Бабин, незаметно подсовывал мне коробку от кассеты, на которой были написаны названия произведений. Я делал вид, что задумался, потом, как бы неуверенно, говорил:

– Боюсь ошибиться, владыка, но, по-моему, это Чайковский, концерт для фортепиано с оркестром номер один, си бемоль мажор.

Владыка удивлялся, хвалил и спрашивал о следующем произведении. Я снова отвечал. Владыка приходил в восторг и говорил сидящим в машине:

– Вот видите, не зря я ходатайствовал за назначение отца Николая ректором семинарии.