Повести и рассказы

— Обожаю итальянскую музыку, — задумчиво промолвила Ирка. — Помнишь, Жан, как тебя прозвали в компании? А помнишь, мы были в «Нектаре», а Рафаэла Карра как раз исполняла эту песню.

Легкая улыбка коснулась губ Ткачука, но глаза оставались неподвижны, устремленные как будто на Ирку, но в их усталом блеске ожила Лена…

— Та обстановка, — медленно продолжала Ирка вопреки привычке тараторить, боясь не успеть выговориться или быть сбитой с мысли, — навела меня на мысль воспроизвести подобное у себя. Получилось или нет — судить не мне.

— Лоредана Берте, Виола Валентина, — также медленно и грустно повторил Генка, хрустя пальцами. — Я отлично все помню, даже тот красно–синий полумрак.

— Фортунато Феордалита, — добавила Ирка и, заслышав металлический звон, подняла кверху мизинчик. Звон повторился.

— А где Сергей? А…! Чудо взрослое, бестолковое!

А с Филиным случилось следующее: оставшись наедине, он из самых благих намерений — получше рассмотреть рисунок, не удержался и рухнул с проклятием. Банка с эмульсией опрокинулась. Он больно ушиб локоть и вдобавок «одкрасился». Ирка поспешила на выручку и через минуту притащила за шиворот «взрослое чудо». Сконфуженный Филин размазывал по щеке и вискам краску, упирался и оправдывался.

— Не три! Хуже будет, — назидательно, с прорывающимся смехом, внушала Ирка. — В ванной на полке лежит шампунь, иди отмывайся.

Она вернулась, и снова упала в кресло.

— Что там за беда? — спросил Генка.

— Ничего особенного, с лестницы упал…

— Честно говоря, забавно. А как у тебя дела вообще…? Я смотрю нам не дадут спокойно поговорить…

Из ванной замычал Филин: — Ирка! У–у–у! Что ты мне подсунула? Не мылится… ни фина…

— Обормот, опять шутит.

Но Филин не шутил. Он включил, как положено горячую воду и подставил под кран голову. Рука нащупала пластмассовый флакон, отвинтила колпачок, выдавила студень. С усилием Сергей провел по волосам, интенсивно зашевелили пальцами, тщетно пытаясь взбить пену. Потом, цепенея, с ужасом поднес пузырек к глазам, где на этикетке значилось — Лак.

Генка с Иркой открыли дверь и, покатываясь со смеху, тут захлопнули, потому что позеленевший от злости Сергей чуть не кинулся с кулаками…

— В художественной школе когда–то, — заваривая на кухне чай, рассказывала Ирка, — мы под клоуна разукрасили одного мальчишку. Нос — красный, щеки — зеленая и синяя, а подбородок желтый. Хохотали до слез, и он смеялся, смеялся, когда его вытолкали на улицу, но когда засмеялись прохожие, почему–то заплакал. Из школы меня исключили, — подвела итог Ирка, — но что характерно, Сережка ведь тоже молчал, пока мы не засмеялись.

— Согласен с тобой. Это точно. Ужасает порой не само явление, а внешняя сторона его проявления, — проницательно изрек Генка. Он облокотился на стол и бойко орудовал ножом, полосуя лимон.

— Честно говоря, сижу, режу лимон, а выть хочется волком.

— Снова неудачи?

— Никак нет.

— Военное вжилось в тебя, Жан, — подметила Ирка. — Тогда фиаско и прочее?

— Давай лучше о тебе, — он хрустнул пальцами. — Ты так и не рассказала о своей жизни. — Генка старался уйти от ответа.

— Что обо мне? Заочно учусь в пединституте. Работаю в младших классах, а на досуге рисую, — она помедлила и снова вернулась к заданному вопросу. — Жан, ну что ты скрываешь?

— А что? Зачем тебе знать? — с болью переспросил Генка и отвернулся к окну.

— Только не говори, пожалуйста, что у тебя все идеально. Боже какая я глупая! Работа, институт, творчество… Тебя из училища выгнали? Да?

— Выгнали… Это точно! — растягивая слова, скептически повторил Генка. — Ира, разреши я закурю здесь.

— Да ладно кури.

Генка с жадностью закурил: — Благодарю, — и продолжал, — в военном лексиконе есть термин — комиссовать по состоянию здоровья. Так вот, Ира, финит о ля комедия. Прощай десант, голубые погоны…

Он опять глубоко затянулся, лениво выпуская дым, а глаза как будто ввалились еще глубже.

— Прискорбно слышать, — констатировала Ирка. — Итак, сломана жизнь, и все из–за твоего упрямого характера.

На кухню ворвался Филин с обмотанным вокруг шеи полотенцем:

— Старик, что за дела?! Друг, как говорится, стонет и плачет, лакируется по глупости, а они мило беседуют.

— Сам виноват, — отрезал Генка.

— Да, да, товарищ Филин, — передразнила Ирка, отключила газ, сняла кипящий чайник с плиты. — Именно сам. Мальчики, пожалуйте пить чай.

Филин извлек из холодильник торт. Генка вооружился подносом с цветастыми чашками и «бедовая» процессия под музыку и лозунг «Чай — это прекрасно» двинулась в архаическую комнату.

Аромат цейлонского напитка щекотал ноздри. Генка неумело держал пиалу. Филин примостился подле Ирки и играл спичечным коробком вроде бы с безучастным видом. Генка обратил внимание, что Филин держится с Иркой как–то по–особенному. «Уж не любовь ли?»

— А компания, так сказать, почти в сборе, — пошутил Филин.

— Без Петьки, Лехи…, — Генка не договорил и осекся.

— Петька служит в стройбате, где–то в Подмосковье, как говорится, бери больше — кидай дальше… А Лехе скоро на дембель. В погранцах тресет на КПП туристов: валюта, порнография, антисоветская литература…