Повести и рассказы

— Нет, нет, Клэнси. Поверьте мне, только один раз за все время я почувствовала, что близка ему, что между нами что-то есть. Мы гуляли по городу и подошли к тому месту рядом с парком, где на большом пространстве ведется снос старых домов, и это место похоже на разбомбленный район, ставший городской пустыней. Вы ведь знаете это место, Клэнси?

Я знал.

— Как-то вечером мы проходили там, и мне вдруг показалось, что Хортон ожил, что вид этих развалин подействовал на него как бы наоборот, что он пробудился к жизни: он сказал мне что-то, и я ощутила душевную теплоту, близость к нему — только в тот раз, Клэнси…

Гришев подпрыгнул у окна и рванулся к нам, склонился над Филлис и выпалил:

— Он пробудился к жизни и был счастлив, правильно? Вы забрели в квартал развалин, и он ожил и был счастлив. Я не ошибся?

— Похоже, это было так, — неуверенно и тихо произнесла она.

— Но почему там? Почему именно там? — спрашивал Гришев.

— Не знаю, — сказала Филлис.

— Думайте! Думайте! — настойчиво просил Гришев. — Ничего больше! Только думайте!

Эта просьба оказалась последней каплей, переполнившей чашу терпения Филлис. Лицо ее исказилось в гримасе, по щекам потекли слезы. Я сказал Гришеву:

— Довольно. По-моему, хватит. Ради Бога, Гришев, оставьте ее в покое. Оставьте ее в покое.

Я дал ей выплакаться. Напряжение накапливалось весь день, и она плакала легко и не обращая ни на что внимания, как маленькая. Потом я дал ей платок, и она вытерла глаза, после чего сказала, что с ней все в порядке.

Часть двенадцатая НЕЖИЛОЙ ДОМ

Мы вышли из гостиницы, сели в мою машину и поехали из центра. Мы все втроем устроились на переднем сиденье: мы все втроем сидели тихо, напряженно и немного торжественно. Дождь перестал, и резкий мартовский ветер разрывал серое небо на лоскутки облаков. День приближался к закату.

— Хорошо, что дождь кончился, — сказала Филлис.

Я понял, что она имела в виду.

— Мне нравится мартовская погода. Она меняется по нескольку раз на дню: то дождь, то снег, то жаркое солнце, а то опять идет дождь. И все в течение одного дня.

— Как мы сами?

Я пожал плечами и спросил Гришева, каким бывает март в России, а тот кисло ответил, что март есть март. Мы еще немного поговорили о погоде, но, пока не доехали до университета, больше ни о чем не говорили. Затем условились, где встретимся через пятнадцать минут. Филлис побежала привести себя в порядок. Я потащил Гришева в дыру, служившую мне рабочим кабинетом.

Пока мы шли по коридорам старого здания, Гришев с любопытством смотрел по сторонам и рассуждал на тему; может ли полицейский преподавать физику. Я заметил, что мы всегда стремимся все упрощать, после чего Гришев бросил на меня проницательный взгляд и произнес:

— Вы знаете, временами вы мне просто нравитесь, Клэнси.

— У меня тоже иногда появляется такое же чувство по отношению к вам, — признался я.

Ванпельта мы встретили в холле. Он выходил из своего кабинета и, как мне показалось, с радостью бы избежал встречи со мной. Однако мы шли навстречу друг другу, и он вызывающе проследовал мимо. Мне было все равно. Филлис нанесла столь сокрушительный удар прежней моей гордости, что на выходку Ванпельта я уже не реагировал.

Я просмотрел адресованные мне записки и среди них нашел просьбу позвонить Камедею. Я набрал коммутатор Сентер-стрит и попросил соединить меня с ним, и когда он взял трубку, то с характерным для него резким раздражением спросил:

— Где вас черти носят? И куда делась Филлис Гольдмарк? Мне это не нравится. Вы несетесь, куда вас тащит левая нога, а нас как будто и на свете нет.

— Вы-то есть, — сказал я.

— И на том спасибо, — съязвил Камедей. — Польщен и очарован. А где мисс Гольдмарк?

— Со мной.

— Клэнси, ее ни на секунду нельзя оставлять без прикрытия. И еще я хочу придать вам человека для охраны. Ясно? Где мы встретимся?

— Не знаю, — сказал я. — Дайте подумать. Я бы не хотел брать ее к себе домой, но пока не знаю, где ей лучше провести сегодня вечер. Я вам перезвоню.

— Когда?

— Примерно через час, — сказал я. — Не позже, чем через час.

Гришев глядел на меня с удивлением, когда я клал трубку. Он проверял пистолет: компактное, но мощное автоматическое оружие неизвестной мне модели. Защелкивая обойму, он спросил:

— Это вы с начальником так разговаривали?

— Уберите эту штуку. А если кто-нибудь войдет? Что у вас в голове, Гришев? Зачем вам это нужно?

Он пожал плечами и покачал головой.

— Если бы я был в Москве, — спросил я, — мне бы разрешили разгуливать с оружием?

Гришев засунул пистолет в карман пиджака и с раздражением ответил:

— Иногда, Клэнси, мне от вас муторно.

— Сейчас не время действовать друг другу на нервы. А если это и так, то говорить об этом вслух.

Гришев согласился и надел шляпу и пальто. Я перекинул через плечо старый плащ. Мы вышли из здания и прошли пешком до Амстердам-авеню, постояли на углу и даже успели выкурить по сигарете, пока к нам подошла Филлис. Гришеву удалось скрыть раздражение, и он расплылся в улыбке. Держась за руки, мы пошли от центра на восток. Филлис сказала: