Повести и рассказы

Дырковцы на сходе решили торжество справлять в складчину, а Силантия поставили старостой: мужик самосильный и может «соответствовать с начальством». Силантий за неделю до Воздвиженьева дня стал приготовлять самогонку и каждый день с утра был выпивши. Баба ругалась. — Надо честь честью все, чтобы прилично. Я им покажу, какие мы лесовики, бубнил он. — А начальство надо почитать. Накануне он сидел пьяный на сундуке и переобувался целый час: как-то все не выходило. — Гараська, ну-ка, спой эту, как ее, насчет миру-то свово… Гараська — разговоры с батькой плохи — наскоро прожевал лепешку и тоненько заверезжал: — «Мы свой, мы новый мир постро-оим…» Баба, маленькая, круглая, как корчага, поросятам месиво готовила. — Правильно, — сказал Силантий. — А тирнацинал ихний можешь? — Не всю, — и Гараська откусил лепешку. — Будя жрать-то, нажрешься еще! Кумунист. Беги-ка скореича в ячейку, в Раменье, понял? В ячейку. Получи там песенник ихний. Да кликни пастуха, тут у речки он. Мол, тятя велел притти. Тирнацинал изучать, мол. Он кумунистишка, кажись, все распевает эти разные ихние… Ну, поворачивайся. Гараська зажал в горсть две лепешки и засверкал пятками. Силантий поставил ногу на длиннейшую онучу и заорал: — «Мы сво-о-о-й, мы но…» — Да что ты гайкаешь-то, точно в лесу! — закричала баба. — Молчи, — погрозил Силантий. — Не сбивай, сам собьюсь. — Он поднял ногу и обогнул онучей справа налево. — «Мы сво-о-й… ммы но-о-о…» — Чтоб те подавиться! Нажрался опять этого самогону проклятого… Хоть бы клев вычистил… Шагнуть нельзя. — Какой это клев? Есть когда мне с твоим клевом няньчиться… Ты вот что, ежели ты понимаешь такцию, чтоб пастуху завтра красная рубаха была. И мне чтобы красная. Чуешь? Мы с ним передом пойдем, с флагом ихним. Тирнацинал чтобы… Торжество… — Он еще раз перекинул онучу и заревел, сердито сверкая на бабу взором: — «Мы сво-о-й… Мы но-о-вый мммирррр…» — Тфу! — подскочила к нему баба с месивом. — Вот так и вылью на башку-то на лохматую. — «…по-остро-о-о-им…» Удди! Сапогом пущу! «Мы сссво-о-й мммы…» Баба с бранью пошла к выходу. — Стой! — крикнул Силантий и перебросил онучу третий раз. — Покличь Яшку солдата, чтоб с ножницами об'явился… Чуешь? — Тфу! И не подумаю. — Молчать! Мол, хозяина брить… Намеренье такое вышло… Мол, бороду к чорту и башку на-голо, по-городски, как наробраз. Баба грохнула дверью. — Белогвардейка, чорт… — прошипел Силантий. Волосы, как клочья пакли, висли на нос, на уши, на плечи, все лицо в шерсти и бородища во всю грудь, только нос сапогом торчал, и щурились захмелевшие глаза. Он очень долго пыхтел, закручивая онучи и на свободе гаркал: — «Мы ссво-ой… мы новый мир постро-о-о-им!..» — Дюже хорошо… Громко… — Еще пропел раз пять и начал потихоньку разуваться. А к вечеру его наголо обрил Яшка солдат. Гараська таращил на тятьку глаза и хохотал. Потом старательно стал подметать веником тятькины космы и бородищу, целая корзина набралась, стогом: Гараська удивился. Силантий, голый, как ощипанный индюк, угощался в переднем углу с солдатом Яшкой самогоном. На столе лежало зеркальце. Выпьет и посмотрится: — Ха-ха-ха!.. Какой большой антирес в лице… Яша! Товарищ! Гараська все еще прыскал смехом. Баба плакала.

* * *

Утром, в день торжества, Силантий проснулся рано. Голове его было холодно. Он провел по голому черепу и по скулам ладонью, и душе его вдруг стало тошно. — Дай-ка зеркало, — осипшим голосом пролаял он бабе, растоплявшей печь. Взглянул, глаза налились яростью, сунул: — На! — и долго, стиснув зубы, молчал: не хотелось подыматься. А когда ударили к обедне, встал. — Полудурок чортов, что ж ты не удержала? Баба сморкалась в подол и не желала говорить. — А если б он, дьявол, спьяну-то нос бы мне вздумал отхватить, уши али прочий струмент… Тоже бы молчала? А? Жена ни слова, кочергой срыву дрова сует. Силантий примерил шапку — голова его ухнула по самый рот. — Ишь, что, подлец, наделал, — сказал он, — хоть с онучей обувай. — И примерил Гараськин картузишко. — Мал. Тогда жена вдруг захохотала и звонко крикнула: — Надевай повойник мой! — Повойник? — переспросил Силантий. — А он какой? Красный? Ну-ка, покажи. Вылез из-за печки дед, потряс головой, сказал: — Возжей тебя, дурака, надо. Этакая рожа нескладная, тфу! Облизьян и есть паршивый… Правильно Гараська-т об'яснял. Пришел сельсовет Аксен, усердно перекрестился на иконы, поздоровался с дедом, с хозяйкой, мельком взглянул на Силантия, спросил: — А что, Силантий-то Антипыч вышли? Все захохотали. Пуще всех громыхал Силантий.

* * *