Повести и рассказы

— «Жалко… — говорит. — Поэтому пойди и продай билет».

Затишье, которое наступает в неизлившемся детском плаче, всегда бывает лишь передышкой. Неизвестно, думала ли уже сейчас девочка о театре и о спектакле, — в ее душе господствовало чувство несправедливой обиды.

— Я ее спросила: «Что случится, если я посмотрю эту пьесу? Ну что случится?..»

— А она?

— «Когда-нибудь ты поймешь!..» А я этого никогда не пойму.

Девочка, отпрянувшая было от лестницы, опять прижалась к ее перекладине.

— Я тебя через служебный вход проведу, — сказал Иван Максимович.

Девочка неохотно расставалась со своими переживаниями.

Он объяснил ей, что через служебный вход проходят артисты, и главный режиссер, и он сам, директор театра. Тут девочка оторвалась от лестницы и взглянула на него недоверчиво. Он не был похож на директора: ни роста, ни статности, ни уверенности в движениях.

Он понял ее взгляд. И тихо сказал:

— Через пятнадцать минут начинается. Идем, а?

Они прошли мимо дежурной. Лица ее почти никогда не было видно: только лоб и очки. Она всегда читала газету и сообщала проходившим мимо нее последние новости.

— Вы читали? — спросила она. — Одна перуанка родила четверых!

— Ну, что-о же вы?.. — застенчиво произнес Иван Максимович, указывая на девочку. И объяснил: — Я вот тут… родственницу свою хочу провести.

— Проводите, пожалуйста, — разрешила дежурная.

Они прошли по длинному служебному коридору и очутились в фойе.

Ребята не могут оставить без внимания никакой неожиданности или необычности: они с удивлением смотрели на мужчину и девочку, которые пересекали фойе в плащах.

Спустившись в вестибюль, Иван Максимович сказал:

— Ну вот… Сдай свой плащ в гардероб. И все в порядке.

Он облегченно вздохнул, обернулся — и увидел ее.

Это была заведующая педагогической частью Валентина Степановна. Девочка тоже увидела ее — и замерла, окаменела, Иван Максимович развел руки в стороны, будто хотел сказать: «Не пускайте лучше меня!»

Валентина Степановна поймала отчаянный девочкин взгляд.

— Раздевайся и иди в зал, — мягко сказала она, — раз директор тебе разрешил!

— Да, я считаю… — начал Иван Максимович.

— А с вами мы еще побеседуем! — тихо, но внятно произнесла заведующая педагогической частью.

Беседа произошла сразу же, как только девочка скрылась из виду.

— Я отвечаю за воспитательное воздействие наших спектаклей, Иван Максимович. Оно может быть со знаком плюс или со знаком минус. И тут возрастное соответствие играет колоссальную роль!

— Благодарю вас, Валентина Степановна. От имени дирекции… За то, что вы всегда на посту!

— Не отшучивайтесь, мой друг. Законы педагогики со служебного входа не обойдешь!

Он покорно склонил голову, зная, что еще никто не уходил от нее, не выслушав всего, что она хотела сказать.

— Во взрослом театре, Иван Максимович, год или даже десять лет не имеют существенного значения. Нельзя, конечно, сказать, что человек в тридцать семь лет понимает больше, чем в тридцать четыре года. Но в детском возрасте каждый год — это эпоха! И ваша доброта в данном случае может обернуться жестокостью.

Он мягко и согласно кивал в такт резким словам Валентины Степановны, все время думая о том, что девочка, рыдавшая возле лестницы, уже наверху.

— Чему вы улыбаетесь? — спросила Валентина Степановна.

Ничего не ответив, он пошел в свой кабинет. По дороге он продолжал улыбаться. У него была такая манера: улыбаться наедине с самим собой — своим мыслям или воспоминаниям.

Возле кабинета он остановил мальчика и спросил:

— Ты первый раз у нас в театре?

— Первый, — ответил мальчик.

Это его огорчило. И он спросил у другого мальчика, который стоял рядом:

— А ты тоже первый раз у нас в театре?

— Ну что вы! — ответил мальчик.

Ему полегчало. Он посмотрел на мальчика с нежностью.

— А сколько раз ты был в нашем театре?

— В этом году?

Он готов был расцеловать мальчика.

— Нет, вообще…

— Я у вас все видел.

— Слушай, ты пить не хочешь? У меня есть нарзан.

— Ну что вы! Уже был звонок…

— А наши аквариумы тебе нравятся?

— Я всегда кормлю ваших рыб!

— Вот этого делать не следует. Это для них опасно.

— Я купил в буфете пирожок и покрошил…

Иван Максимович знал, что театральный буфет обслуживает теперь также и рыб, которые плавали в больших шарообразных аквариумах, стоявших в фойе.

Спектакль начался. И сразу же в дверь постучали.

— Пожалуйста, Николай Николаевич! — воскликнул директор. Он знал, что со стуком к нему в кабинет входит только главный режиссер театра.

Иван Максимович встал и пригладил рыжеватые волосы, обрамлявшие его мощную лысину.

В комнату вошел высокий немолодой человек с красивым, немного усталым лицом. На нем был черный парадный костюм и белая, до блеска накрахмаленная рубашка.

Иван Максимович застегнул свой выцветший пиджак на все пуговицы. И опять расстегнул его.

— Садитесь, Николай Николаевич. — Получив приглашение, главный режиссер сел. — Вы всегда словно бы на премьере…

— Да-а… — неторопливо согласился Николай Николаевич. — Вечером я прихожу в театр, как в театр. А не как на работу! Так уж у меня принято.